Виктор Московкин - Остров меняет название

Между тем бюро решало вопрос за вопросом. Помню, разбирались с одним комсомольцем, который просил рекомендацию для вступления в партию. Ему задавали много вопросов, вплоть до того, что сказал Маркс о бытии и сознании. Особенно отличалась Катя. И по тому, как она задавала вопросы, как уверенно звучали ее ответы, когда приглашенный затруднялся ответить сам, думалось, что Катя может найти правильное решение по любому случаю.

А тут как раз приступили к разбору персонального дела комсомолки-десятиклассницы… Назовем ее Соколовой.

Николай на минуту примолк, так как девушка, только что настойчиво угощавшая их, быстро поднялась и, потупившись, отошла в сторону. Саша готов был броситься за ней, но что-то его удерживало.

Николай усмехнулся сам себе и продолжал:

— Вопрос готовила Катя. До этого я хотел узнать у секретаря подробнее о персональном деле, но он и сам был не в курсе. «Речь идет об избалованной девице. Подробностей я и сам не знаю. Катя доложит».

И вот она встала и начала нас знакомить с существом этого персонального дела. Говорила Катя непринужденно, давая понять, что вопрос ей хорошо знаком. — Первое, что можно сказать о Соколовой, — подчеркивала Катя, — это то, что она груба, невыдержанна и ленива. Об этом заявляет во всеуслышание ее классный руководитель. До десятого класса Соколова училась хорошо, а в десятом, то есть нынешнем, отбилась от рук. И главное, трудно на нее повлиять. Растет без отца, без матери, чувствует себя вольно, это ее и испортило. С ней немало работали, приходили на дом. Выяснилось, что у Соколовой есть еще старшая сестра, которая живет с мужем в другом городе. Они даже не переписываются. Понятно, что школа относится к Соколовой с вниманием, учителя хотят помочь и добрым словом и материально. Классный руководитель рассказывает, что зимой Соколовой выдали валенки… И вообще о ней заботятся! А чем она платит? Представьте: валенки бросила классному руководителю на стол и ко всему нагрубила. Учителя говорят, способности у нее замечательные. Но вы можете судить, на что она тратит эти способности. Соколова занимается вместе со взрослыми в заводской самодеятельности, посещает танцы и гуляет с парнями… И сейчас к ней один ходит. Слишком рано у нее появились взрослые интересы! До уроков ли ей! Когда классный руководитель попытался предостеречь ее от дурных последствий, она хлопнула дверью и не приходила в школу целых два дня. В конце концов на классном собрании ей вынесли выговор с предупреждением об исключении… Вот, пожалуй, и все, — закончила Катя и скромно села на свое место.

Рыжеволосый Николай опять замолк, с улыбкой глядя на Сашу, который вдруг приподнялся и поспешил к девушке в синей шапочке, стоявшей поодаль с комсомольцами.

— И этот не желает слушать, — кивнул Николай соседу.

— Куда же они друг без друга! Любовь! Продолжай! Ты никогда о себе не рассказывал. А мне любопытно, каков ты есть.

Он как будто даже забыл, с чего начался этот рассказ и видел в нем не доказательство спора, а нечто большее, характеризующее самого Николая…

— Вызвали Соколову. Она остановилась около дверей, переводила взгляд с одного на другого, и малейшее проявление участия на лицах успокаивало ее. Мне показалось, что она хочет начать длинный и горький рассказ. Она была в стареньком, но опрятном пальто, таких же стареньких башмаках, синяя шапочка едва прикрывала вьющиеся светлые волосы. «Нужно было раздеться», — заметили ей. Соколова ничего не ответила и быстро, злясь на себя, стала снимать пальто. Всем бросились в глаза застиранная лыжная куртка и сатиновая юбка, заметно заштопанная в нескольких местах. «Почему ты не привела себя в порядок? — строго спросила Катя. — Ты же шла в райком? Наверно, так бы не появилась на танцах?»

Ее вопрос я считал резонным. Соколова, видимо, наоборот: придиркой. И вот она дерзко усмехнулась, в ее глазах появилась настороженность, словно у попавшего в западню зверька. Теперь она ожидала подобных вопросов, заведомо обидных, и приготовилась защищаться. «На что ты тратишь деньги?» «Деньги?» «Да, деньги? Ты же получаешь пенсию!»

Девушка сказала, что пенсию за отца, погибшего на фронте, она в самом деле получает. Больше она ничего не добавила, считая, что достаточно этого объяснения.

«А ведь это не так уж плохо для шестнадцатилетней девчонки жить без посторонней помощи и учиться, — подумалось тогда мне. — Это уже говорит о характере и определенной цели в жизни».

Хотелось думать о ней хорошо, но как только посмотрю на ее злое лицо, вспомню ее грубые ответы, и не могу. Трудно даже передать, с какой враждебностью смотрела она на нас.

«Вот тут рассказывали, что ты валенки учителю на стол бросила. Тебе помогли, а ты бросила. Нехорошо!»

Соколова краснела и бледнела. Иногда казалось, что ей неудобно за спрашивающих. А вопросы все продолжались: «Ты еще встречаешься с этим парнем? Где он работает?»

Произошло, наконец, то, что я никак не ожидал. Она выбежала, хлопнув дверью. Мы все как-то оцепенели. И только невозмутимая Катя произнесла: «Есть предложение утвердить выговор».

Сказала спокойно. И, повинуясь этому спокойствию, все вяло и покорно проголосовали за это предложение.

На этом бы можно было и остановиться. Ну что ж, заслужила, получила по заслугам. Может быть, это и будет ей на пользу. Но случившееся не выходило из головы. И чем дальше, тем больше. Мне казалось, что мы что-то сделали не совсем так. Не могу докопаться, в чем ошиблись, но сердцем чую — надо было не так. И тогда я решил еще раз повидать Соколову.

К ней я пришел на дом в тот же день. Застал не одну: сидел паренек. Смуглую шею его хорошо оттенял воротник белой рубашки, выпущенный поверх пиджака. Он смотрел на меня неприязненно. Да и девушка была смущена моим приходом. Она видела меня на бюро, но кто я, зачем пришел, не могла догадаться.

Пока я с ней разговаривал, паренек отошел к столу и стал медленно, нехотя тянуть из стакана воду, изредка бросая взгляды в нашу сторону.

Теперь я слушал рассказ от самой Соколовой. Как он был похож фактами на сообщение Кати и как отличался от него внутренним смыслом! Да, она пропускала занятия, одно время совсем отчаялась и перестала ходить в школу: хотела устроиться на работу, но никуда не взяли. А с классным руководителем у нее давно не ладится. Та почему-то считает нужным всякий раз напоминать, что учителей надо уважать, как родителей, так как настоящих родителей у нее нет, что школе надо быть благодарной, ибо школа оказывает ей материальную помощь. Раз оскорбленная девушка не выдержала: нагрубила и вернула эти злополучные валенки.

Я уже собрался уходить, и тогда паренек, все еще стоявший у стола, заявил: «Вот сейчас вы сочувствуете, обещаете помочь. А на бюро боялись заступиться. Разве не так?»