Виктор Московкин - Остров меняет название

— Сколько хлеба спрятал?

На какую-то минуту Кашкин обмяк, взгляд стал бесцветным.

— Девчонке поверил? Так… — Он опять оглянулся: Зины нет. Но было такое чувство, будто она все время присутствует здесь. Вчера, когда он подъезжал к хутору, ему показалось, что кто-то идет следом. Он стал беспокойно оглядываться, и хотя ничего не заметил, ощущение того, что за ним следят, оставалось. Так бывало в детстве, когда оставляли дома одного. Всегда казалось, что в доме кроме него кто-то есть.

Чужие люди хозяйничали в избе и в амбаре, составляли перечень описанных вещей, а он оставался безучастным. Не слышал он и визга растрепанной жены, которая коршуном набрасывалась на Батурина. В груди Кашкина рождалось мстительное чувство.

Гудит растревоженная деревня. Двадцать семей, записавшихся в колхоз, налаживают сообща упряжь, готовят семена. В кузнице день-деньской звенят наковальни. Упорные противники колхоза и выжидающие проявляют интерес к колхозным делам. И если у первых эти дела вызывают злобу, вторые начинают подсчитывать выгоды и убытки, склоняются к тому, что артелью хозяйствовать сподручнее.

К концу недели шесть середняцких семей подали заявление в колхоз. Привели лошадей, по корове. Потом к скотному двору потянулись воза с сеном.

В субботу вечером приехал представитель из города маленький, чернявый, с чахоточными щеками. В доме выселенного кулака Хомякова, занятого под контору колхоза, объявили собрание.

Два часа представитель бросал фразами, словно был начинен ими. Ничего не осталось забытым в мировом хозяйстве. Коммунизм!.. Кризис капитала!.. И через равные промежутки времени гипнотизирующее слово:

— Товарищи!

Наконец вытер лоб усталой рукой, обмяк весь: выговорился.

Собрание зашумело. Подшучивали над лектором, курили, воздух стал сизым от дыма.

— Отсюда вывод, — заключил чернявый. — Без колхозов крестьянину — крышка. Без машин — нет колхозов. Сядем, товарищи, за трактора!

Двухчасовая речь свелась к тому, что сельскому хозяйству нужна армия грамотных работников. Только при этом условии можно осуществить сплошную коллективизацию. В районе впервые организованы курсы трактористов. Представитель и агитировал за то, чтобы из деревни шли на эти курсы.

Дело было новое. Все выжидающе молчали, а если и говорили, то о постороннем. Молчание затягивалось. Представитель поглядывал на часы и нервничал. Ему хотелось сегодня же возвратиться в город.

— Может, непонятно что? — с тоской в голосе спрашивал он. — Или кто хочет выступить?

На него не обращали внимания. Особенно в углу, у выхода. Чернявый уже не раз поглядывал туда. Там собрались те, кто решительно противился колхозной жизни. Среди них можно было видеть Артемия Кашкина и не отстававшего от него ни на шаг Андрея Проничева. Собравшиеся в этом углу словно нарочно старались разговаривать громче. За это представитель готов был их ненавидеть. Как все самолюбивые ораторы, он гордился умением говорить речи и удивлялся, и негодовал, когда замечал, что его плохо слушают.

— Обождь, выступлю!

Среди присутствующих пронеслась волна оживления. Головы повернулись к Проничеву.

— Только, Андрюха, не ври, — предупредил кто-то серьезным тоном.

— Врать не буду, — не обижаясь, ответил тот, а потом уже представителю: — Тут смаху размаху не возьмешь. Трактор, я считаю, понятия требует. Допустим, руль… Повернешь его, а колеса в другую сторону. Передавить можно…

Пропала натянутость, все вдруг зашевелились, появились добродушные ухмылки.

— Правильно, Андрюха! У него, железного черта, вожжей нету!

— Я и говорю — нету, — под общий хохот подтвердил Проничев.

— Так что ты предлагаешь? — спросил представитель, которому не нравилось появившееся веселое настроение.

— А вот то и предлагаю. Трактор — машина ценная. Сломаешь — убыток. Кому? Государству. Должно государство сквозь пальцы смотреть на такой факт? Не должно. Сломаешь — судить надо, не ломал чтобы наперед, убытку не вводил. Тут понятие, я считаю, нужно.

— Андрюху на курсы! — дурашливо крикнул кто-то из молодежи. И опять гогот. Представитель забарабанил карандашом по пустому стакану.

— Подходящая кандидатура, — вставил молчавший до этого Артемий Кашкин.

— Правильно, подходящая, — подхватил Проничев. — У меня с детства тяга к машинам, талант имею. — Он забрал остренький подбородок в кулак, помедлил, требуя внимания. — Только не пойдет Андрюха Проничев. Сломаешь — и отвечай. Кому голова не дорога, пусть идут.

Распахнул полы дырявой шубенки и, отдуваясь, как после сброшенной ноши, сел, пропал за спинами. Исчез, а неприятный осадок после этого бестолкового выступления остался. Потянулись к выходу распаренные в табачной духоте мужики. Видно, ничего больше интересного не услышать. Чернявый растерянно взывал подождать минуточку, не понимая, что произошло, почему к нему потерян всякий интерес.

А к нему пробивалась Зина, смущенная и оттого злая.

— Запишите меня!

— Пареньков бы, — глядя на нее, несмело заявил представитель. Он никак не ожидал, что первый, кто отзовется на его призыв, будет вот эта молоденькая девушка. И все же он поспешно отодвинулся, давая ей место у стола.

А она презрительно оглядела низкорослого представителя.

— На поводу у подкулачников идешь, товарищ. Слушай больше, не то напоют. Вы хоть в сельсовете-то были? У Батурина? На себя все взяли, вот так и получилось. С комсомольцами бы надо поговорить. Некоторые охотно пойдут на курсы. Меня будете записывать?

— Как же, как же! — заторопился тот, боясь, что и эта единственная девушка может повернуться и уйти.

— С комсомольцами я еще поговорю!

— Очень буду благодарен. Пареньков побольше, пареньков…

У выхода дорогу Зине преградили Кашкин и Проничев. В зеленых глазах Кашкина она прочла смертельную ненависть. «Это за то, что рассказала, как он ездил на хутор», — почему-то подумала Зина, побледневшая от волнения.

— Ну-ка, расступитесь! Что встали? — грубо сказала она, отталкивая наступавшего на нее Проничева.

— Паршивая комсомолия, — раздалось вслед.

Отзвенели ручьи на дорогах, подсушило горячее солнце землю, на деревьях почки лопнули и выбрызнула первая прозелень. Вскоре и на луговинах среди желтой прошлогодней травы показались зеленые нежные коготки.

В эту бурную молодую весну колхозники Угличского района увидели на своих полях тракторы. Вели их курсанты, еще не совсем уверенные в себе.

Зина Золотова направлена в свой колхоз. Двадцать две девушки были на этих курсах. Первые девушки-трактористки! Нелегко им доставалось. У каждой два-три класса школы. Много слез пролили, просиживая над учебниками, и еще больше от насмешек. Видано ли, чтобы девчата водили машины! Кое-кто приехал учиться тайком от родителей. Подруга Зины Шура Курдюкова рассказывала о своей ссоре с отцом: «Билась, билась — ни в какую. С вечера они собираются на базар, я тоже собралась незаметно: то платье выну, будто почистить, то туфли. В четыре утра они выехали, я следом. Дом на замок. Предупредила соседей… Два месяца на письма не отвечали. Мама приезжала как-то, забежала тайком на минуту, а отец и слышать не хотел. Конечно, переживали…»