Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Куда же смотаться-то? — задумался Арвид. — О-о! Вспомнил. За цистернами вагончик, где мылся, там меня никто не застукает!

— Хлеба возьми и карасей, — напомнил приятелю Генка.

— Одного карася я уже съел, — смущенно признался Арвид.

— Возьми второго, я не хочу. — Генка, подавленный и опустошенный, махнул рукой и пошел к другому брусу, чтобы не видеть Марину и Матвея, идущих к вокзалу.

— Гена, — услышал он тихий голос Лены. — Не сердись, пожалуйста…

Твердый комок в груди Генки немножко смягчился.

— Не сердись. Ну…

Она стояла рядом, совсем маленькая, трогательная и незащищенная, и Генка увидел, как вспухли ее губы, как грустно глядят огромные глаза. Этого было достаточно, чтобы переполнить нежностью жаждущее любви сердце Генки.

И теперь уже никто не мог помешать ему прошептать:

— Я тебя люблю…

Он прошептал эти слова и обиделся на них: какие они блеклые, разве они могут выразить все, что творилось в его душе! Встретившиеся руки были умнее, одухотвореннее всяких слов…

А пятьсот веселый понял их, он рванулся вперед, чтобы умчать Генку и Лену от грустной станции, которая отняла у них трех хороших попутчиков.

— …Как хорошо, что ты будешь студентом!

— Еще неизвестно. А вдруг не примут?

— Тебя? Обязательно примут! Завидую студентам! Они всегда веселые, самоуверенные. Посмотришь на них и думаешь, что из жизни, как из книги, вырваны самые лучшие, самые интересные страницы. Обидно…

— И ты можешь стать студенткой! — великодушно воскликнул Генка, для которого в этот момент не существовало никаких преград. — И обязательно станешь! Приедешь ко мне… Мы будем учиться и работать. Ведь многие так живут. А разве мы хуже?

— Нет, Гена. Для студентки я уже старая. Иногда мне кажется, что я прожила целую сотню лет.

Но Генка не слушал эту чепуху. Он убеждал Лену, что их будущее прекрасно, и говорил так горячо, так искренне, что она уже не прерывала его, с мечтательной улыбкой слушая такие милые, такие глупые, такие упоительные слова…

Они не замечали времени и удивились, увидев перед собой Ивана Капитоновича. Лесоруб положил свою огромную руку на плечо Генки и ласково прогудел:

— Ко сну пора, так скать, ребятки. Двери, пожалуй, надо прикрыть. А то дождь-гроза надвигается. Во всю, это самое, полоскать будет. Как бы наш Арвид там не продрог…

И правда, пятьсот веселый неудержимо мчался к горизонту, откуда мрачновато надвигалась тяжелая черная туча.

Генка с трудом отпустил Леночкину руку. Неужели нужно расставаться — это казалось несправедливым и жестоким. Расстаться до самого утра — это невыносимо!

Когда Генка взобрался на полку, в окошечко уже били первые крупные капли дождя, которого жаждала иссушенная зноем Сибирь.

Смолкли разговоры внизу. Уже слышались богатырский храп Ивана Капитоновича и хрипловатое беспокойное дыхание Николая.

Дождь яростно барабанил по крыше вагона, несущегося во мраке. И вдруг Генка почувствовал легкое прикосновение.

— Тише, — прошелестел голос Лены. — Ради бога, тише…

Ожесточенно сверкнула молния, и Генка с восторгом увидел близко-близко лицо девушки. И все исчезло.

— …Ты как будто прощаешься со мной. Я никуда тебя не отпущу.

— У тебя будет другая девушка.

— Не надо мне никого-никого!

— А я исчезну…

— И я с тобой.

— Не говори глупостей. Тебе надо в институт. А мне — в прежнюю жизнь…

— Замолчи! Мы все равно будем вместе! Я напишу тебе сразу, как приеду. До востребования… Слышишь?

— Да… Поцелуй меня. Еще… Креп-че…

А пятьсот веселый с лязгом и грохотом летел в дождливом мраке, подгоняемый ударами грома и синим блеском молний.

— …Мне пора. Ой, уже светает.

— Не уходи!

— Ах, Генка, Геночка. Милый ты парень… Прощай! — Лена вырвала свою крепкую мальчишескую руку из его рук и неслышным гибким движением скользнула вниз.

А Генка еще долго лежал с открытыми глазами, переполненный счастьем, пока пятьсот веселый не убаюкал его стуком колес, который становился все ритмичнее, мягче, неслышнее…

— Разоспался, отличник! Подъем! — резкий голос Арвида заставил Генку открыть глаза. — Подъем! Уже Свердловск!

Генка тряхнул головой, чтобы проснуться окончательно, и все, что произошло ночью, вновь властно овладело им.

Поезд стоял на большой станции. Хотя его приняли не на первый путь, других составов между перроном и пятьсот веселым не было, и взгляду открывалось внушительное темное здание Свердловского вокзала.

Генка быстренько спрыгнул вниз, предвкушая счастье встречи с Леночкой, но ее не было в вагоне. В углу по-прежнему стояли носилки. Нос больного заострился еще сильнее, а щеки облепила серая щетина.

Старушка вдруг воскликнула, всплеснув руками:

— Удрала ведь девка-то! Ах ты, господи, прости! Бросила отца родного!

Генка метнул взгляд в угол, не увидел чемоданчика Лены и похолодел. Так вот почему она прощалась с ним! Что же она натворила!

— Упорхнула птичка! — закричал Арвид. Он, видимо, только что вернулся в вагон, проведя ночь в своем укрытии.

— Молчи! — оборвал его Генка. — Кривляка несчастный!

Генка срывал зло на Арвиде. Зло, недоумение и растерянность. Но он не хотел верить случившемуся, подошел к двери и жадно высматривал знакомую легкую фигурку. Может, побежала на вокзал и сейчас вернется? Но почему с чемоданом?..

— Как же быть, это самое? — Лесоруб, уже совсем готовый покинуть вагон, теперь топтался на месте, не зная, что делать с бедой, какую совсем не ждали. — Куда его-то девать? — кивнул он на больного.

— Снять надо, — просипел Николай. — Да побыстрей. Долго здесь не простоим — даже паровоз не отцепляют.

Как бы в подтверждение этих слов поезд дернулся, протащился вперед несколько метров и опять остановился.

— У-у! Нехристи! Души в вас нет, — вдруг вскинулась старушка. — Снимайте носилки, я с ним останусь. Устрою в больницу. Ах вы, нехристи окаянные!

— Не ругайся, бабка, — виновато сказал Николай и облизнул морщинистые губы. — Снимем счас, снимем. Мы не виноватые. Каждый своим путем едет. Я сам, к примеру, дома уже сто лет не был.

— Берись, так скать, Гена, — Иван Капитонович поставил свой чемодан-сундук на землю. — Берись, пока Поликановна, туды-сюды, соглашается. Я снизу приму. Арвик, подсоби-ка.

Генка с Николаем подняли носилки. И Генка увидел, что из глаз больного ползут на виски слезы — отец Лены понял все.

Иван Капитонович с Арвидом приняли носилки, поставили их рядом с вагоном.

Старушка собрала вещи, перекрестилась, потуже затянула шаль и сползла вниз — слезла сама, отбросив руку, протянутую Арвидом. Каждое движение она делала демонстративно, с таким видом, будто все пассажиры остались перед ней в долгу, который им никогда ничем не отплатить.