Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

— Ну, я пойду к Михаилу свому, — Иван Капитонович смущенно пощипал кустистые пучки бровей. — Всего вам желаю. И тебе, Никола, и тебе, Арвик, это самое. А тебе особливо, Гена, потому как все время ты душу мне тревожил. Похож ты на мово Мишку, здорово похож, аж сердце щиплет. Вот она какая штука. Прощай, сынок.

— До свидания, Иван Капитонович. — Генка достал из кармана «беломорину» и закурил, чтобы не расчувствоваться.

— Иди, иди, Иван, — проскрипела старушка, подсеменив к лесорубу. — Иди с богом. У тебя самого горя хоть отбавляй. С богом иди. — И она перекрестила лесоруба.

Иван Капитонович вздохнул, взял свой сундук и, не оглядываясь, пошел вместе с пассажирами только что прибывшего дачного поезда к подземному переходу, большой, широкий и напряженный. Говорливая шумная толпа дачников охватила лесоруба со всех сторон, и он скоро исчез из виду.

А Генка все еще надеялся, что Лена вернется. Но мимо проходили только дачники, загорелые, одетые с приятной небрежностью. Они чуточку задерживались у носилок, бросали взгляд на восковое отрешенное лицо больного.

И тут пятьсот веселый медленно пополз вперед. Генка заскочил в вагон. Сначала он смотрел на скорбное лицо старушки, но потом по счастливой случайности посмотрел на толпу, текущую в одном направлении с пятьсот веселым, и заметил в этом ровном движении какое-то завихрение. Неужели?! Глаза Генки ввинтились в людскую массу. И — о счастье! — он увидел Лену, она тщетно пыталась пробиться к уходящему поезду.

— Лена! — диким голосом закричал Генка. — Лена! Носилки там, там!

Показывая рукой в хвост поезда, Генка так высунулся за брус, что едва не вывалился из вагона. Лена услышала его, повернула запрокинутую вверх голову, и он только несколько мгновений видел ее заплаканное, напряженное и жалкое лицо.

А пятьсот веселый катился все быстрее и быстрее.

— Что кричишь? — Арвид, конечно, не видел Лену. — Она уже давно по Свердловску гуляет.

— Дурачина ты, она вернулась! — ликующе крикнул Генка.

— Вернулась? Жди! — не поверил Арвид. — Ну, если и вернулась, тебе разве легче?

Только после этих отрезвляющих слов Генка понял, что уже никогда не увидит Лену. Никогда! И никогда не повторится та ночь, такая пронзительно прекрасная… Генка попытался успокоить себя: его письмо найдет Лену, они будут переписываться и обязательно встретятся. Он верил в это, хотел верить. Но колеса железно и неотвратимо выстукивали: «Ни-ког-да, ни-ког-да…»

— Что, Генка, нос к самому низу опустил? — Николай подошел к брусу. — Любовь твоя сбежала? Плюнь, паря! Да таких баб у тебя тыща будет!

Генка ничего не ответил.

А пятьсот веселый все прибавлял скорость и долго-долго мчался во весь опор, как будто за Уралом уже чувствовалась притягательная сила Москвы.

…На следующий день все еще грустный Генка стоял рядом с Арвидом у бруса и смотрел на проплывающие желтые поля, где шла страда. Колхозники вручную вязали снопы. Видно, комбайнов здесь не хватало. Но день был солнечный, радостный, спело золотились нивы, и крестьянский труд издалека казался празднично красивым и приятным.

Пятьсот веселый остановился на маленьком разъезде.

— Слушай, Генка, а почему в наш вагон никто не садится? — спросил Арвид.

— Не знаю, — отозвался Генка, уловив в воздухе запах только что скошенных хлебов. — И пусть не садятся. Нам спокойнее.

— А может, наш пятьсот веселый — это последний пассажирский товарняк? — предположил Арвид. — Тогда мы последние пассажиры пятьсот веселого.

Предположение Арвида было, пожалуй, слишком оптимистично, но оно понравилось Генке.

— Может быть, — согласился он, отметив про себя, что слова Арвида прозвучали так же красиво, как «последний из могикан». — И слава аллаху, что мы последние. Ну что хорошего в этом паршивом товарняке!

Сказал это Генка, и ему стало стыдно. В товарняках действительно не было ничего хорошего, но Генка подумал о своем пятьсот веселом, о людях, которых он узнал здесь, и понял, что уже никогда не забудет это нелепое вымирающее чудовище и будет вспоминать о нем с грустной нежностью.

На свободный путь не очень быстро заходил пассажирский поезд.

— Обгоняет, паразит! — в крике Арвида звучала обычная его неприязнь ко всем поездам, обгонявшим пятьсот веселый.

«Новосибирск — Москва», — прочитал Генка на одном из пассажирских вагонов и вдруг вздрогнул от крика:

— Гена! Арвид! Милые!.. Марина! Неужели?

— Ах вы, елочки зеленые!

— Привет, черти полосатые!

Ну конечно, это были они, бывшие пассажиры пятьсот веселого! Марина, Владимир Астахов и Матвей стояли на высокой площадке у открытой двери, кричали, махали руками.

Генка и Арвид вцепились в брус и тоже завопили что-то ликующе-несуразное.

— Что вы? — подбежал испуганный воплями Николай, но увидел только хвост убегающего поезда, тормозную площадку, на которой скорчившись сидел то ли безбилетник, то ли железнодорожник в брезентовом плаще с капюшоном.

Ребята еще долго не могли успокоиться.

— Эх-ма! — вздохнул Николай, направляясь к своему месту, где стояли чемоданы Владимира Астахова. — Хороший парень Володька. Но гордый, строптивый. А зачем, к чему? Жил бы себе поживал да добра наживал. Да добра у него и так хватает: папаша — профессор, а может, и сам академик. У него этого добра — мне век работать — не заиметь.

— Опять пошел деньги считать, — сказал Арвид.

— Да откуда у него деньги? — удивился Генка. — Он всю дорогу у Владимира просил…

— Много ты знаешь! Есть у него деньги. И еще сколько! Смотри!

Генка без особого интереса посмотрел вниз. Николай действительно пересчитывал деньги. Выражение его лица поразило Генку. Морщинистые губы шевелились, обычно тусклые, глубоко запрятанные глаза теперь красновато поблескивали, а все лицо, сосредоточенно-восторженное, показалось Генке жутким, хотя Николай улыбался. Никогда еще Генка не видел улыбки скупца, не думающего о том, что эту улыбку могут увидеть другие люди. Ох, какое это было полубезумное, сладострастное, страшное и жалкое лицо!

Николай вел какой-то свой, особый счет. Отсчитав несколько бумажек, он засовывал их в один карман, потом снова считал и клал деньги уже в другой карман пиджака, а одну пачку почему-то затолкал в мешок. Толстые пальцы его вздрагивали мелко-мелко.

— Эй, Николай, припрячь подальше! — насмешливо крикнул Арвид.

Николай вздрогнул. Лицо его как будто захлопнулось, запоздало припрятывая пробившуюся наружу суть.

— Вот черт рыжий! Помешал! — с досадой просипел он, потом отвернулся от ребят, запрятал несчитанную пачку денег глубоко в мешок и долго возился, завязывая его.

— Зачем тебе деньги, Николай? — настырничал Арвид. — Без денег ведь лучше, спокойнее.