Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

— Вашу, пожалуй, нет, — раздумчиво и серьезно ответил Воскресенский. — У меня сложилось о вас слишком расплывчатое понятие.

— Вы с первых дней не можете побороть неприязнь ко мне. Помните, как после столкновения солдат с рабочими я попросил вас дать подложное медицинское заключение… И все-таки желаю вам здравствовать, доктор. Устраивайте свою лечебницу. Это, должно быть, станет прекрасная лечебница.

Площадь перебегал мальчишка с пачкой газет.

— Новости! Новости! Только что полученные новости! — кричал он, предлагая прохожим свежие газеты.

Грязнов как-то неловко дернулся на сиденье, перегнулся, хотел крикнуть газетчику. И не крикнул. Снова ссутулил плечи, опираясь всем телом на трость.

Кучер, не глядя на него, сказал:

— Я, Алексей Флегонтович, двадцать пять лет с вами езжу. На спину посмотрю и то уже понимаю, в каком вы чувствии. Сегодня чувства ваши почти как расхристаны.

— Чего? Чего? — изумился Грязнов. — Как это расхристаны?

— Ну, коли проще говорить… Вот держали вы кошелек с серебром, он у вас вырвался, шмякнулся на землю, и все серебро раскатилось. Там монетка, тут монетка, а общего счета нету…

Грязнов помолчал, обдумывая сказанное кучером. «Было ясное понятие в своем назначении и улетучилось, нет ничего: ни идеалов, ни стремления к делу, всегда так любимому…»

— Ты болтай, Антип, болтай, — сказал он, вспоминая, что кучер всегда забавлял его своими рассуждениями. — Только поглядывай за дорогой. Не вывали.

Снег разжиз и брызгал из-под полозьев. На поворотах санки заносило. С Зеленцовской они только что выехали на Большую Федоровскую улицу.

— Осмелюсь спросить, Алексей Флегонтович, — начал Антип. — Куда вы теперь направлятесь?

— Что? — Грязнов очнулся от дум. — А… вот ты о чем… К цветочнице из Лодзи. В Польшу… Знаешь, дама, которая умеет любить… К ней…

Антип степенно откашлялся. Он хоть ничего не понял, но согласно кивнул.

— Бабы энти любят, ежели есть деньги…

— А у меня есть деньги, Антип. Жил не размашисто, все в делах. Есть у меня деньги.

— Тогда можно, — одобрил кучер. — В трактире, когда сидишь, и то обновляешься. Обновление требуется… Опять осмелюсь: супруга с сыном осталась? Поди, не пондравится ей?

— А это уже не твое дело, — строго сказал Грязнов. — Приостанови.

В просветах домов вдалеке виднелась фабрика. Шел густой черный дым из труб. Окна отблескивали в солнечном свете. Грязнову даже почудилось, что он слышит гул, рвущийся из ее окон.

Он тяжело вылез из санок, стоял, вглядываясь вдаль— то ли от ветра, то ли еще от чего — слезящимися глазами. Двадцать пять лет назад с этого же места он рассматривал фабрику жадными глазами. Были надежды. Была молодость…

— Езжай, — грубо сказал он кучеру, залезая и усаживаясь поудобнее на кожаном сиденье. — И молчи…

— Куда уж как понятно, — отозвался на это Антип. — Мне в спину посмотреть — все ваши чувствия видны. Нынче они вроде как расхристаны. А все отчего?.. Оно и конечно…

И долго еще Антип бормотал себе под нос, пока вез Грязнова к поезду на Московский вокзал.

Вскоре после войны, в самом начале пятидесятых годов, в фабком комбината «Красный Перекоп» (бывшая Ярославская Большая мануфактура) пришло письмо из Польши, из Лодзи. Взглянули фабкомовские работники на подпись, прочли письмо, и — ахнули. Объявился! Объявился человек, которого все считали давно сгинувшим.

Написал письмо бывший директор мануфактуры Алексей Грязнов.

Двадцать пять лет служил верой и правдой фабрикантам Карзинкиным ученый инженер Грязнов. Талантливый организатор производства (громадная, одна из старейших в России фабрик, считалась при его правлении лучшей, передовой, в современном значении), он в то же время совмещал в своем характере самодурство, бессмысленную жестокость к подчиненным, угодливость к власть имущим. В цехах и отделах были у него свои доглядчики — все знал: кто принес газету и читал рабочим «про политику», кто обронил неуважительное слово об администрации. Фабрика содержала свой полицейский штат; не без помощи Грязнова провинившегося брали на заметку, потом, в лучшем случае, выкидывали за ворота, чаще подбирали более тяжелую «вину»: сажали в тюрьму, отправляли в ссылку. Многие семьи по указке ученого инженера оставались без кормильцев.

Если фабричный проработал честно двадцать пять — тридцать лет, хозяин обязан был или выдавать ему единовременное пособие, назначить пенсию, или пристроить на посильную пожилому человеку работу. Нередко такого человека вдруг останавливали в проходной и к его изумлению находили в карманах копеечный клубок ниток, лоскуток материи. Ни в чем неповинного, опозоренного рабочего выгоняли с фабрики, лишая всякого воспомоществования.

Недоброй славой пользовался у фабричных Алексей Грязнов. Умом понимали: получает тридцать пять тысяч в год, жалование более чем в сто раз выше жалования хорошего рабочего, есть от чего стараться, — но сердцем…

Сразу после Февральской революции вместе с ненавистными полицейскими чинами рабочие посадили в Коровницкую тюрьму своего директора. Узнали об этом в городе, и кто одобрил, кто воспротивился — много было спору. Временный губернский комитет во главе с кадетом Черносвитовым потребовал немедля освободить Грязнова. Рабочие упорствовали.

Но отходчива русская душа, подумалось: а какой он нам вред принесет, если будет работать под нашим контролем? Безобразничать теперь ему никто не позволит, инженер он отменный, — решили направить в тюрьму депутацию: ежели согласится работать под нашим контролем, пусть…

Алексей Флегонтович Грязнов согласился. А буквально на следующий день исчез из слободки. И никто не знал, где он, что с ним?

И вот письмо. Просит подтвердить справкой, что работал на фабрике с такого-то по такой-то год. Справка нужна для оформления пенсии: возраст преклонный.

Не дали ему такой справки. Сыны, внуки рабочих, над которыми он издевался, не простили Грязнову обмана и прошлых дел его. Одно только: всколыхнуло письмо фабричную слободку. Пожилые рабочие хорошо помнили бывшего директора, вспоминали о своей жизни в те годы, вспоминали о нем.

Автор книги рос в этой слободке, много был наслышан; еще не зная, что будет писать, запоминал рассказы стариков. Сохранился богатый архив фабрики, он помог дополнить впечатления…

После побега Грязнова фабрика осталась без руководства. Рабочим надо было самим учиться управлять производством.

Фабричные большевики ломали голову: кому доверить сложное хозяйство? Работая бок о бок долгие годы, они прекрасно знали сильные и слабые стороны друг друга. Называли человека, обсуждали, взвешивая все «за» и «против», и отводили, не могли ни на ком остановиться.