Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

Дверь ему открыл высокий седой старик в белом мятом халате, очки подняты на лоб, — не иначе аптекарь. Щурясь, оглядел гостя.

— Хороший денек, дедушка! — бодро сказал приезжий.

— Что? — переспросил тот, приставив ладонь к уху. — К кому пожаловал-то?

— Ты, оказывается плохо слышишь, дед. С добрым утром, говорю. Марью Ивановну хочу видеть. Издалека к ней приехал.

Старик смотрел на незнакомца и будто оценивал, стоит ли продолжать разговор.

— Это что же за Марья Ивановна? — безразлично спросил он. — Может, учителка, которая квартировала тут.

— Почему квартировала? Разве ее нету? — удивился приезжий.

— Так и нету. Съехала, и не знаю куда.

— Давно ли? — не переставал удивляться тот.

— Месяц, как съехала.

Приезжий шумно вздохнул.

— Неделю назад от нее весточку получили. Здесь жила… А где она теперь?

Старик смотрел все с тем же недоверием, жевал сухими губами. Сказал наконец:

— Так и быть, узнаю, куда съехала. Зайди завтра к вечерку. Как сказать, если найду ее? Кто будешь-то?

— Иван Алексеевич, передашь. Об остальном после… А может, сегодня зайду попозднее? Времени у меня мало.

— Что без толку ходить. Завтра только узнаю.

Приезжий покачал головой, укорил:

— Сердитый ты, дед, неприветливый. Ну да ладно, погуляю…

Старый аптекарь встревоженно постучал в дощатую стену боковушки.

— Заходите, Петр Андреевич! В чем дело? — раздался оттуда звонкий голос.

— Пожаловал гость, — сообщил аптекарь, появляясь на пороге. — Ваш гость, Марья Ивановна. Так уж извините, отослал его до следующего дня.

Говорил он женщине, которая сидела на диване и торопливо писала, склонившись над маленьким низким столиком. Она подняла на него крупные серые глаза, светившиеся усталостью и добротой. На вид ей было лет тридцать. Прямые волосы, зачесанные назад и заколотые гребенкой, открывали несколько увеличенный лоб.

— Я вас не понимаю, — с недоумением сказала она. Если бы не тревога на лице старого человека, она решила бы, что он шутит. — Почему вы так сделали? Если это мой гость, наш товарищ, зачем его подвергать опасности? Где-то надо пробыть до завтрашнего дня?

— А если это не наш товарищ? — ответил вопросом аптекарь. — Посчитал за лучшее посоветоваться с вами.

Аптекарь присел рядом с ней на диван, заглядывая в глаза, продолжал настойчиво:

— Поверьте чутью старого человека. Я всегда доверяю своему первому впечатлению. Как другие заранее предугадывают ненастье, так я почему-то, глядя на этого гостя, почуял беду… Придет скоро племянница. В крайнем случае можно выдать ее за вас. Доверьте мне встречу этого посыльного.

— Глупости, Петр Андреевич, — подумав, возразила она. — Да и Машеньку подвергать опасности стоит ли? Я как раз жду товарища из центра.

Увидев, что аптекарь обиженно нахохлился, добавила мягче:

— На всякий случай примем меры предосторожности. Надо сообщить, чтобы в эти дни никто не заходил сюда.

— Да ведь как знаете, Ольга Афанасьевна, — сказал он, поднимаясь и собираясь выйти. — Не мне вас учить.

Она вздрогнула, пытливо присматриваясь к нему. Давно уже ее не называли настоящим именем. Было время, когда она настораживалась, если к ней обращались как к Марье Ивановне. Потом привыкла.

Шаркая ногами, аптекарь вышел. Ольга Афанасьевна попыталась сосредоточиться и снова заняться работой, но разговор с аптекарем разволновал ее, ничто не шло на ум. В старом зеркале над туалетным столиком отражалось ее задумчивое с морщинками у глаз лицо. Взгляд упал на инкрустированную пудреницу, — память об уфимской ссылке. Купила ее у кустаря — бородача цыгана — за очень сходную цену и с тех пор всюду возила с собой. Всплыли в памяти горбатые улочки Уфы, встречи с товарищами по ссылке… Метельный февральский вечер. Она идет по указанному адресу. Ледяной ветер пронизывает до костей. В квартире местного социал-демократа уже полно народу. Отогревая окоченевшие руки, она присматривается к людям. Многих раньше видела, но были и незнакомые. В тот вечер выступал Ленин, который остановился в Уфе проездом из ссылки. Говорил он о необходимости политической газеты и о создании партии.

В конце того же года в Лейпциге вышел первый номер «Искры». Когда газета попала в Россию, получила ее и Ольга Афанасьевна Варенцова. В то время она жила в Воронеже. Кончался срок надзора, надо было думать, куда уезжать. Ее тянуло на родину, в Иваново-Вознесенск. В центральных губерниях было много рабочих кружков, но все они действовали разрозненно. Там, в Воронеже, и созрело решение объединить их в одну организацию.

Ольга Афанасьевна под именем Марьи Ивановны приехала в Ярославль. Работать здесь оказалось неимоверно трудно: местные социал-демократы находились под бдительным надзором полиции.

И все-таки Ольга Афанасьевна сумела наладить связь не только с центром, но и с рабочими местных предприятий. А когда была приобретена типография, в городе нередко стали появляться листовки. Потом в Кинешме удалось провести совещание представителей Иваново-Вознесенска и Костромы… Постепенно была создана организация, которую назвали «Северным рабочим союзом».

О работе организации Ольга Афанасьевна тайно сообщала в «Искру». Туда же на просмотр Ленину была послана и программа «Северного союза». Ответ из «Искры» Варенцова ждала нетерпеливо, изо дня в день. И чем больше она сейчас размышляла о встрече с приезжим человеком, тем необоснованнее казались ей подозрения старого аптекаря.

В половине третьего (она невольно взглянула на часы) послышался стук в наружную дверь, по лестнице затопали сапоги.

— Пришел Мироныч, Марья Ивановна, — окликнул ее аптекарь.

Она взглянула в зеркало. Лицо было бледно, губы подрагивали. Сказывалось напряжение последних месяцев.

— Пусть идет сюда.

Вошла Машенька, тоненькая высокая девушка, племянница старого аптекаря. В руке маленький букет ландышей, а уже за нею Мироныч — плечистый, голубоглазый. Были оживлены, успели загореть на весеннем солнце. Поглядывая друг на друга, с трудом сдерживались, чтобы не смеяться, не озорничать. Трудней всего было сохранять серьезность Машеньке. Едва взглядывала на Мироныча, как лицо начинало пунцоветь, хорошенький ротик независимо от ее воли раскрывался в улыбке. Рассеянно теребила пальцами газовый шарф, который прикрывал красивую белую шею.

— Случилось что? — вдруг спросил Мироныч.

— Голова побаливает. — Ольга Афанасьевна провела рукой по глазам. — С Петром Андреевичем немного повздорили… Откуда вы такие веселые?

— Из лицея. Наслушались речей… Чего вам было делить?

— Да так, из-за пустяка не поладили… Какую штуку выкинули лицеисты на этот раз? Опять писали протест?