Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Жалко стало уезжать, до того чисто и свежо установилось вокруг, до того было радостным утро. Но я стал поспешно собираться и прощаться с хозяйкой.

Она, против обыкновения, была дома: небольшую передышку давал вчерашний дождь. Собираясь, я мимоходом спросил свою хозяйку, не видела ли она Сашу из дома напротив, куда, мол, та сегодня пошла?

— Уехала она, — неожиданно определенно и точно ответила старуха. — Сегодня ранехонько поднялась и пошла к повертке на большак ждать попутную. Уехала, батюшка.

— Та-ак, — сказал я, несколько озадаченный, и еще раз протянул: — Та-ак.

А потом, чтобы что-то еще сказать, спросил погромче:

— Кем она Ульяне-то доводится? Дочкой или племянницей? Или еще кем?

— А никем, — бойко ответила моя хозяйка. — Так, постоялка. Второе лето сюда наезжает. Говорит, отдыхать.

Я попрощался, подхватил чемодан, а рюкзак уже был за плечами, и пошел себе. Миновал деревню, оглянулся и вспомнил все хорошее так, что на мгновение сбилось с ритма сердце. Пошел по проселку, в зелени и птичьем пении с обеих сторон, подминая нежную траву и пришлепывая по небольшим лужицам.

Так и дошел до зеленого туннеля на большую дорогу, где надо было стоять и ждать момента, когда можно будет проголосовать попутной машине.

И только завиднелся широкий выход на большак, только распахнулось над ним во всю ширь вымытое и густо подсиненное небо, пришла мне вдруг одна мысль, которая остановила меня, прямо-таки заставила стоять несколько секунд.

И теперь еще, когда подчас начнешь вспоминать рассвет на речке и всплески рыбы в тумане, или белую от росы траву, или четкие штрихи колодезных журавлей над деревней на фоне заката, или необозримую, уходящую за горизонт ширь лесов, или, наконец, красный горошек на белом сарафане в зеленых льнах, нежданно-негаданно возьмет да и ввернется эта мысль, и подпортит все, и заставит затереться воспоминания, и отодвинет ощущение безмятежности и счастья.

Ведь и Саша, как и я за ней, конечно же потихоньку наблюдала за мной. А что иначе ей было делать? Кроме нас, в деревне целыми днями никого не было. И, разумеется, она видела, как рыбачит и загорает здоровый парень, как читает по вечерам, как бродит бесцельно в вечернем полумраке под свисающими чуть не до земли легкими прядями берез… И тут же видела, как валится в полдень за домом от усталости моя хозяйка, как еле добредает она поздним вечером от огорода до крыльца.

А ведь очень может быть, что со стороны и я мог казаться хоть немного, да похожим на мою старуху хозяйку.

Кончается июнь, и Алексей Тюляндин, как ему и положено по графику, начинает собираться в отпуск.

На мебельном комбинате, где он работает, его ценят. Работник он хороший, мужчина деловой и старательный. Да и работает тут почти два десятка лет. Поэтому профорг говорит ему:

— Поезжай-ка на курорт, Алексей Иваныч. Мы тебе и путевку со скидкой сообразим. Заслуживаешь.

Но Алексей отказывается и несколько смущенно и одновременно даже гордо говорит:

— Да нет. Я уж к себе. В деревню.

— Да ведь ты и прошлый год в деревню ездил, и позапрошлый, — не унимается профорг. — Чего ты там не видел? А на юге хоть море посмотришь.

— Чо мне море-то? — отрицательно крутит головой Алексей. — Я уж к себе. В деревню.

И дома, когда Алексей передает жене этот разговор, жена торопливо говорит:

— Конечно, в деревню. Чего там, на курортах этих? Разврат один.

Она донельзя завидует тому, что муж едет в деревню. Так и поехала бы с ним, да невозможно — у нее по графику отпуск в августе.

В первые же дни отпуска Алексей покупает капроновую шляпу и разгуливает в ней по цехам своего комбината. Сам он высок и жилист. У него очень длинная шея, а голова маленькая. Шляпа сидит на нем как на огородном пугале. Все добродушно подсмеиваются, а втайне завидуют: вот человек идет в отпуск…

А он и сам подсмеивается над новым своим видом. Снимает шляпу, размахивает ею и говорит:

— Рыбу хорошо ей ловить. И дырки маленькие, ни один пескарь не уйдет.

Наконец собрано все. А собрано много — два чемодана и вещмешок. Ведь в деревне родни немало, а у всех ребятишки, каждому надо маленький, да подарок.

На вокзал он едет не на автобусе, а в такси. Ночной город провожает его шуршанием машин, голосами многочисленных гуляющих, огнями реклам.

А в поезде его охватывают воспоминания, тоска, и он долго не может уснуть.

Он вспоминает, как ехал в этом же поезде в сорок седьмом году из деревни. Убегал от голода. Как пристроился сначала грузчиком, а семья жила у дальней родни. Как пошел потом на стройку, а семья жила в бараке. Как, наконец, оформился на мебельный комбинат — столяр он был первеющий. И как дали его семье благоустроенную квартиру.

Кряхтит Алексей, ворочается, а когда засыпает, проводник начинает трясти: через час его станция, надо подготавливаться вылезать.

На станции предрассветная полутьма, но есть такси. И Алексей радуется: не придется, как в прошлый год, пешком добираться до аэродрома.

Он едет на аэропорт, толкается у листка с записью, спорит у окошечка кассы: проделывает все, что и каждый из пассажиров, вплоть до попытки проскочить без очереди. И в одиннадцать взмывает на маленькой двукрылке в небо. Летит Алексей Тюляндин на родину, а под ним леса да леса да изредка поля. И речки так причудливо извиваются. И деревеньки видны, и старые, обшарпанные колокольни. В общем под ним места знакомые и родные.

Когда самолет делает круг над районным центром, Алексей не выдерживает и кричит соседу, тыча пальцем в иллюминатор:

— А вон МТС! Видишь? А вон райком! А это госбанк.

Давным-давно все учреждения переместились, а МТС давно уже так не называется, но для Алексея все по-старому, все на своих местах.

От аэродрома он тащится к почте, потом к леспромхозу: везде ищет машину до Ершова. Машин нет, они ушли с утра. Алексей ругает местные порядки, горячится, выпивает и закусывает в чайной. И тут неожиданно находит транспорт. Едет порожняком на лошади даже дальше Ершова молодой возница, Алексей рад и этому: трясет, да везет.

Выехали после обеда. Дорога была грязна после вчерашнего дождя, и возница не очень понукал лошадь. Но она и так ходко шла. Крепкая такая лошадка, кругленькая.

Лошади теперь в редкость. Когда был трехплановый по мясу год, сдали их почти что всех в этих местах. Больше трех планов выполнили и без лошадей остались.

Алексей поговорил с возницей об этом, о том, что раньше-де все на лошадях, а теперь-де на машинах. А потом стал смотреть по сторонам.

И до чего же удивительно праздничный мир был по сторонам. По обоим бокам черной и блестящей от жидкой грязи дороги стояли промытые вчерашним ливнем ржи. Вдалеке на скатах светло зеленели льны. Виднелись и овсы, и клевера. И так шло до самого леса.