Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Долгие годы после с ужасом вспоминая все это, Максим уверял себя, что он струсил, побоялся провалиться, утонуть. Как-то легче становилось ему, когда он мог убедить себя, что вот он просто трус. Но хоть и отмахивался он от всего, в глубине души жило сомнение: так ли это?

Николая сумели отыскать, взломав лед ниже полыньи. Похоронили. Был на поминках и Максим. Как мог, утешал Настю.

Утешал он ее и позже. Стал на правах старого друга семьи чаще заходить, приносил гостинцы девочкам, немало помогал по хозяйству. Сидел наедине с Настасьей и говорил ей о дружбе своей с Николаем.

А потом стал говорить и о своей давней большой любви к ней самой, о которой Настасья, конечно, давно знала. О том, что не будь Николая, который когда-то оказался счастливей его, то ни за что бы он, Максим, не отступился от Настасьи и не связался с Дуней.

И не меньше, а все больше люба становилась для него Настасья. Она чувствовала это бабьей натурой, видела, что говорит он от души. Ей и самой был он совсем не противен и близок по совместной юности да как вроде бы память о Николае. Вот и вышло, что п темную, ненастную ночь, когда Максим не пошел за реку и переночевал у нее, стала она ему второй, незаконной женой.

Тут бы самое время Максиму расстаться с Дуней, оставить ей все хозяйство, уйти навсегда к Настасье, без которой стала ему жизнь не в жизнь. Максим было сразу решился на это, да вдруг остановился, как если бы что-то стало ему поперек дороги. Не мог он этого сделать, да и все.

Долго раздумывал он и решил, что не пускает его чувство вины перед Дуней. Куда же она-то денется? Человек ведь. Тогда и поставил себе Максим так: помрет он раньше Дуни — ладно, умрет раньше Дуня — он честным порядком уйдет к Настасье. Принял решение и словно обрадовался, чувство такое пришло, что не очень уже он никудышный. Успокоился, но снова какой-то червяк сосал внутри: так ли все это?

К Дуне стал относиться лучше: то ли чувствовал свою вину перед ней, а может быть, вину перед чем-то большим, непонятным.

А жить продолжал так же: частенько наведывался за реку. Нередко терпел попреки и от Дуни, и от Настасьи! Молчал, а не видеть Настасью не мог.

Прошли годы, и далеко еще не старая Дуня простудилась, заболела и умерла. Остался Максим наконец один.

Он не потворствовал ее смерти, ездил за врачом, за лекарствами, сделал все, что мог и что умел. Но она умерла.

Он поплакал. Не для людей, а от души. Честь по чести проводил Дуню в последний путь, а когда остался наедине с самим собой, вспомнил, что настало время выполнять давний зарок.

Было бы ему сразу бежать в заречную Горку, к Настасье, но он не поспешил: от людей неудобно, надо выждать срок.

Выждал положенный срок, за реку ни разу не ходил. И сейчас Максим ждет, когда встанет река, чтобы пойти в ее Горку и рассказать ей все, до конца.

Собственно говоря, пойти можно хоть сегодня, через перевоз, — погода не помеха. Но Максим почему-то ждет и ждет. И хочет, и боится этого дня.

Последнее время спалось ему плохо. Максим часто выходил на улицу по ночам, прохаживался у дома. Сыпался неслышимый и невидимый, надоедливый дождичек. Кто-нибудь пробредал мимо дома, чавкая сапогами, пронося сквозь тьму светлячок папироски, а Максим останавливался у огорода, наваливался грудью на изгородь и думал.

Наконец в одну из ночей выяснило, в другую ударил мороз. К утру земля чокала под каблуками. А еще через ночь зашуршали на реке тонкие, пока не толще картона, прозрачные ледяные поля.

Когда же мороз поприбавил силы, река затихла, а потом заговорили, что завтра-послезавтра можно торить первую тропку через реку.

Потом пошли за реку. Один смельчак, за ним второй, за ним все. Максим снова ждал чего-то, он почти не спал, плохо ел, и болела от дум голова.

Сегодня ночью, в самой ее середине, Максим вышел на крыльцо, накинув полушубок на исподнее и сунув ноги в теплые валенки.

Ночь была без единого шороха. Морозило, и воздух был свежим. Луна не показывалась, но было не так темно, возможно, из-за огромного количества звезд, ярко сиявших с неба. Максим глядел на сверкающую звездную россыпь и вдруг увидел спутник, прошедший между звездами и скрывшийся за краем земли.

Максим проводил спутник взглядом, подумал о звездах и о спутнике — какая это красота, — и неожиданно его пронзила мысль, острой болью прошла сквозь сердце, так, что его зажало в кулак: «А вот Николай никогда этой красоты больше не увидит. И не видит уже долгие годы».

Огромным усилием воли он прогнал эту мысль и стал думать, когда он все же пойдет в ее Горку.

— Завтра! — сказал он вслух, точно отрубил, и вздрогнул, испуганный громким звуком своего голоса.

«Завтра, — повторил он про себя, — Нечего тянуть, пойду завтра — и точка. Кого ты боишься?»

«Бога, может, боишься?» — словно со стороны, ехидно шепнул ему внутренний голос.

Максим только криво усмехнулся. Какой тут бог? Он и раньше в него мало верил, а теперь и совсем… Каждый вон вечер люди спутник видят, а теперь вот в полночь другой пролетел. Электричество в обеих Горках, коров давно машиной доят. Да какой там бог! Кабы он был, так Николаю бы ходить по земле, а не Максиму. И не Дуне бы помирать, а опять же ему, Максиму…

«Завтра и пойду, — снова упрямо повторил себе Максим. — Все ей расскажу. Пусть решает. Прогонит — так лучше в петлю, чем назад. Не прогонит — великая у меня радость будет. Скажу, что сделал это только ради нее. Замучила меня любовь эта, всю жизнь мою окаянную нарушила. Пусть решает. А ждать больше не могу. Сколько ждал?! Всю жизнь».

«А может, не говорить? — шептал внутренний голос. — Ведь она тебя примет и так, ведь она давно твоя. Знай молчи. И живите себе на доброе здоровье. Еще позавидуют все».

«Нет, скажу, — несогласно замотал головой Максим. — На обмане жить не буду. Пусть лучше прогонит. Раз уж у меня любовь такая, такой и от нее хочу. Раз любовь такая, пусть и правда вся тут, налицо…»

Назавтра Максим не пошел, а пошел послезавтра под вечер.

Он вынул из сундука лучшие брюки, надел новую рубашку, хороший пиджак. Вообще оделся в самое лучшее. Но нерадостными были сборы, и сильно щемило сердце.

Вышел, запер дом, постоял немного, пошел по замерзшей, но не запорошенной снегом дороге. Отойдя от дома, Максим оглянулся. Дом стоял себе, как большой зверь, и как бы подсмеивался над Максимом одними глазами. То светило в окна заходящее солнце.

Небо было чистое, лишь на востоке выглядывал край облака, но день кончался безмятежным и ясным.

Максим гулко шагал, рассеянно глядел то на четко вырисованные в прозрачном воздухе дома заречной Горки, то на уходящие к горизонту столбы и провода, обметанные инеем, то на еловые перелески и ни о чем не думал.

Сначала он шагал широко, но как подошел к спуску на реку, приостановился.