Медеу Сарсекеев - Клад

Кали до глубокого вечера на комбинате, у него на уме только проценты выполнения да тонны добычи… А придет, едва выпив кумыс, садится за телефон обзванивать тех, с кем не договорил в кабинете или в цехе. Что правда — иной раз позвонит и ей со службы. Мол, задерживаюсь, скоро не жди, обедай одна… Напрасно спешила, волновалась, держала пищу в духовке, сберегая в жаровне вкусные запахи. Но и такие звонки в редкость. Чаще забывает напомнить о себе.

Но вот наступает вечер. Благо бы возвратился, как все люди, отработав положенное. Прибьется к дому без малого в полночь, как выжатый лимон, равнодушный ко всему на свете. А жены вроде и совсем нет в доме. Ни словечка для нее не осталось, все выговорил на работе. Спешит в постель, ворочается, вздыхает, хватается за часы, всегда лежащие на тумбочке рядом с кроватью… Вот и объясни людям, в чем твое семейное счастье!

Бегут дни, похожие один на другой, как вода, падающая из крана капля за каплей.

Подавая пиалу чая перед уходом мужа на работу, Сагила задержала свое внимание на его осунувшемся лице. Будто впервые увидела глубокие складки на лбу, красные от бессонницы глаза. Жалея, покачала головой.

— Отчего вздыхаешь, байбише? [34] Дословно: «женушка». Что-нибудь в школе не ладится? Класс плохой попался?

— Ляззет долго не пишет. Прежде в две недели раз вспоминала о нас, звонила, подавала о себе весть.

— Вызови на переговоры.

— Заказала на вечер, — смерила супруга долгим взглядом. — Ты бы сам с ней, Кали… Да построже, родительским словом пристращал… Матери они не очень-то слушаются.

— Ха! — произнес Жаксыбеков, отхлебывая чай. — Нашла кем пугать! Ты учительница, у тебя всякие там приемы воздействия… А я что ей скажу? От меня им всем требуется лишь карман. Для Ляззет ты человек особый, вы — женщины. Одно слово: мать!

— Мать! — повторила Сагила со вздохом. — Ляззет давно считает себя взрослой. Больше того, старенький мой, я страшусь той минуты, когда она заявит как бы между прочим: «Я сама теперь мать!..» С характером они у нас сызмальства, упрямые. Видно, в тебя. А дочь и росла-то оторвой, на мальчишку больше походила. Боюсь я за нее, Кали! Ох, как боюсь?!

Кали Нариманович закашлял, проявляя недовольство таким разговором. В отличие от супруги, ему из троих детей больше нравилась дочь: ласковая, внимательная к родителям. А что бойкая нравом — хорошо даже! Теперь тихоней не проживешь. Свои же сверстники затюкают, отодвинут в сторонку.

— Утренняя гимнастика для промывания мозгов? — спросил Кали, подтягивая поближе к себе телефонный аппарат. — Давай отложим разговор о детях на вечер. Если опасаешься за Ляззет, навести ее. Поживи недельку-другую. Мало покажется, оставайся на месяц. Я перебьюсь без тебя.

— Нашел что посоветовать! — недовольно ответила жена. — Нешто я пенсионерка у тебя? В школу надо собираться!

Кали усмехнулся, не стал спорить. Впереди сложнейший день с выездом в областной центр.

Сагила восприняла его усмешку как намек на возраст. Давно уговаривает супругу оглянуться на себя. И у самой все чаще прорываются слова о выходе на пенсию. Ворчит, хватаясь за поясницу:

— Рано или поздно придется распрощаться с уроками! О своих детях забываю… Лучше бы к ним ездила, недельку у одного, затем у другого. Понянчила бы внуков. Небось нашлось бы и там занятие.

Муж уже накручивал диск телефона.

На том конце долго не поднимали трубку. Кали в таких случаях терпелив и настойчив. Набирает нужный номер несколько раз подряд. И почти всегда бывает вознагражден за свою выдержку.

— Сардар? — спрашивает Жаксыбеков, хотя и без того ясно, кто в квартире племянника Сагилы может быть в такое время. — До сих пор в постели? Чувствую по голосу… Ну так вот, дружок… Сию минуту в контору… Одна нога здесь, другая там. Поедем в Ускен. Ты мне нужен. Поговорим в дороге… Угадал, неотложное.

Опустил трубку. Пиалу с недопитым чаем отодвинул на середину стола.

— Кого ты распекаешь в такую рань? И не стыдно? Еще семи нет. Загонял ты Сардара совсем. Сам неугомонный…

— Пусть привыкает! Я из него еще такого человека сделаю! Может, дела у меня через десяток лет примет.

— Проживи еще эти десять лет!

— Проживем, старушка! Сможем!

Кали подмигнул жене, вставая со стула. Хотел подскочить проворно, как в былые годы, но в боку вдруг кольнуло, он так и сел, не смея отлепиться.

Сагила спросила:

— Вечером опять задержишься?.. Что сказать дочери-то? Подскажи!

В глазах неясный страх, будто ее пытали на медленном огне.

Вернулся от порога, опустил сильные свои руки на ее плечи. Не обнял, как в молодые годы, не поцеловал — ушло время. Сказал, будто спросил:

— Напрасно ты убиваешься. Ляззетка наша, считай, не твоя уже. Окончила институт, живет в большом городе. Если мы с тобою ее правильно воспитывали, достанет ума и рассудка, чтобы найти место среди людей. А неправильно — кому пожалуешься? Наш грех…

Махнул рукой. На лице не горечь, скорее лукавая улыбка. Поди пойми этих мужчин!

День был солнечный, ясный, как вчера. Благодатное лето не скупилось на краски для всех, кто хотел этими благами пользоваться без отдачи.

Жаксыбеков шел наискосок через бор, отделявший их жилье от ближних кварталов города. Утренний воздух был свежим, бодрящим. Прогретые кроны деревьев источали густой смолистый запах. Он проникал в ноздри, забивал дыхание. От избытка целебных струй и озона слегка кружилась голова, сердце замирало от восторга. Заступив в этот лесок, Кали забывал об усталости, ощущал прилив сил. Он сам выбирал место для строительства дома. До того он захаживал сюда по случаю и обратил внимание на особое состояние, которое вдруг посещает человека, если он окажется здесь, забредет отдохнуть, развеять докучливые думы. Поселившись поблизости борка, директор поутру спешил сюда размяться. Он размахивал руками, делал продолжительные вдохи и выдохи, пускался в пробежку по едва заметным в густой траве тропинкам.

Кали всегда жалел, если беспощадный конвейер бытия не позволял ему задержаться под сенью сосновых крон на несколько минут. Сегодня весь день с подъема у него был рассечен на определенные отрезки, успеть бы вписаться в тот жесткий график, заполнить каждый час полезными делами, чтобы не сетовать о пустых потерях вечером. Кали сейчас не замечал похрустываний прошлогодней хвои под ногами, едва улавливал запахи отцветших трав.

Добравшись до своего кабинета, он тут же позвонил на квартиру водителя Грицая. Трубку подняла жена.

— Кто это по мне соскучился? — спросила она сердито, готовая тут же опустить трубку, если напоминали о себе дружки мужа.

— Верочка, не гневись, это я, — представился Жаксыбеков рыхлым, добрым баском. — Жаль, конечно, что я потревожил тебя так рано, да что поделаешь. Разбуди своего…