Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Теребя костлявыми пальцами бахрому полушалка, старушка сказала:

— Ты ужо не препятствуй, раздай узелки, они с нашей уссурийской земелькой. Вот гляди!

Старушка быстро распорола один узелок. В белой тряпочке лежал крохотный, с горошину комочек земли.

— Сердце смелеет, когда ратник чует запах родной земли.

Ожогин взял узелки. Надел себе один из них на шею, сказал:

— Спасибо тебе, будь покойна, раздам.

Старушка просветлела, поклонилась и быстро засеменила по дороге.

— Поднялась Русь, за самое нутро народ зацепило, — пояснил Ожогин, не спуская глаз с удалявшейся старушки.

Кони свернули с проселочной дороги, перешли вброд речушку. По Медвежьему логу пошаливал сквозной ветерок, стлал над некошеными травами дымы костров, нес аромат лаврового листа, поджаренного лука и черемши.

Буян вскинулся на дыбы, чуть не выкинув из седла всадника.

— Балуй, непутевый! — Ожогин потрепал конскую шею. Иноходец продолжал всхрапывать.

Сдерживая Буяна, старик приставил ладонь к бровям, оглядел местность.

У озерка паслась отара. К ней, поводя клыкастой мордой, подползал волк. Припадая к земле, он скрадывал отбившуюся от стада ярочку с ягненком.

— Обожди, военком! — крикнул Ожогин и ударил плетью Буяна.

Низко склонившись к конской шее, старик помчался к отаре. По-молодому избочась в седле, стал сечь плетью скалящегося зверя.

— Не подличай, варначина, не подличай! — азартно выкрикивал старик, с ожесточением полосуя зверя.

Дубровин залюбовался разгоревшимся лицом Ожогина.

На шум от костра примчалось несколько всадников. С седла спрыгнул Федот.

— О-о, дядя Сафрон! — радостно воскликнул он. — Волков хлещешь?

— Федот? Давненько не виделись. Ну как?

Ожогин обнял Федота Ковригина, поцеловал.

— Приказ исполнен. Вяземские, соколинские и казанские волости привел, — рассказывал Федот, ведя коня в поводу. — Меня, как фронтовика, избрали мужики воеводой. Идем под твою команду. Кони притомились, мы и днюем в Медвежьем логу.

— Дельно! Знакомься: военком фронта.

Федот шагнул к Дубровину, отдал честь.

— Пойдем, Федот, поглядим твое хозяйство.

Сафрон Абакумович переходил от телеги к телеге, осматривал коней, седловку, боевое снаряжение и все больше хмурился. Тревожа тишину лесов, звенели песни. Шумные ватаги парней и девок сновали по перелескам, у костров суетились женщины. Доносился детский смех.

— Что же женщин с детьми сюда привел? — сердито спросил Ожогин.

— Разве удержишь? Снялись, проводить хотели… «Пока, — говорят, — хлеба не подошли, поможем мужикам».

— А хозяйство на стариков кинули? Эх ты, воевода! Тебе ли, Федот, объяснять: кто кормить вас будет?

Ковригин виновато опустил голову.

— Не на гулянку идем, — еще строже продолжал Ожогин. — Ратное дело надо вести рачительно, с мозгой, недоглядишь, уступишь по слабому характеру — и силу растеряешь. Во всяком хозяйстве без малого не обойтись. Нож не доточил — скользнет по ребру, медведь шкуру спустит; ружье не вычистил — ржа ест, пуля скорость теряет; сенокос упустил — травы перестояли, скот такое сено без охоты ест; крышу у амбара недоглядел — осенью промочило, хлеб погорел.

— Трудновато на полном маху табун вспять повернуть, — оправдывался Федот.

— А надо…

Перед Ожогиным и Дубровиным поставили чугунок со щами. На холсту положили каравай ржаного хлеба, нож и деревянные ложки.

Тем временем Ковригин собрал сотенных. Они стоя выслушали командира, разобрали коней, разъехались по своим подразделениям. Вмиг все всколыхнулось. К командирскому шалашу потянулись женщины и девки. Ковригин поднялся на телегу.

— А ну, потише!

Смех, говорок, перебранка стихли.

— Вот что, женки, ну и невесты которые, мешаете вы нам, тут дело не бабье. Расходись по домам!

Ковригин передвинул дымящуюся трубку в уголок большого рта, выпустил дымок.

— Грешно будет, ежели овощи погибнут, пары поднимать надо, а там и хлеб подойдет.

Рядом с Ковригиным встала пожилая женщина.

— Правильно, Федот, толкует, ничего не скажешь. Айда на шесток… Воевать, бабы, так воевать. Пиши меня, Федот, в обоз. Будем вместе на злодеев наступать: вы с винтом, а мы с серпом. По полному гашнику японам с янком угольков горяченьких подсыпем.

Поздним вечером, закончив объезд частей народного ополчения, Дубровин и Ожогин заехали в лазарет. Главный лекарь, как с легкой руки Кострова называли в армии деда Михея, отсутствовал.

К ним вышла Галя.

— Угощайтесь, — сказала она, протягивая несколько яиц. — Печеные, вкусные.

Вслед за тем она сбегала в избу, принесла туес варенца и не отходила от командиров до тех пор, пока они не съели всего угощения.

— Спасибо, красавица! — поблагодарил Дубровин, с любопытством рассматривая молодую женщину.

Георгиевский кавалер, подхорунжий Борис Кожов обратился к начальству с просьбой направить его в действующую часть. Просьбу Кожова начальство удовлетворило. Георгиевского кавалера, приняв во внимание его бесспорную храбрость и боевой опыт, назначили командиром сотни. В штабе войскового атамана он получил предписание следовать со своей сотней в распоряжение сотника Лихачева, командира Маньчжурского казачьего полка.

В пути казаки помитинговали и решили стать под красное знамя — убедительны были доводы подхорунжего с четырьмя георгиевскими крестами.

Кони осторожно ступали по узкой тропе, петлявшей по тайге, привычно обходили таежный бурелом. Под копытами мягко чавкали пропитанные водой плюшевидные мхи.

Гасли звезды. Брезжило утро.

— Хорош будет денек, — проговорил Кожов, откидываясь в седле и оглядываясь на растянувшуюся сотню.

Ему никто не ответил. Люди и кони истомились, а дороге еще и конца не видать.

В полдень сотня остановилась на привал.

Кожов сошел с коня, растер затекшие от долгой езды колени, осмотрел лошадей, перекинулся шуткой с казаками. Закурив, подозвал к себе казака Колченогова.

К нему подъехал казак с раскосыми черными глазами, молодцеватый и статный. Лицо его было хмурым. Сидел он небрежно, всем своим видом подчеркивая независимость.

— Когда командир вызывает, надо отдавать честь, — суховато заметил Кожов.

Колченогов закинул ногу за переднюю луку, ответил сквозь зубы:

— А на что? Мы теперь вольные люди — красные.

Подмигнув казакам, он стал свертывать цигарку.

— Рядовой Колченогов, спешиться!

С минуту они глядели друг другу в глаза. Казаки притихли.

Усмешка чуть тронула губы Колченогова.

— Быть по сему, ваше благородие, — буркнул он, сходя с коня и небрежно козыряя.

— Чтоб это было в последний раз, Колченогов. Бери трех казаков — и марш в разведку.