Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Одиннадцать лет ему исполнилось, когда отец привел его в эту преисподнюю. Стоя на краю глубокой, обложенной камнем ямы, в которой помещалась топка, он тогда со страхом глядел вниз на обливающихся потом подростков: не мог вымолвить слова, задыхался от обжигающего воздуха… Ничего, привык… Лет десять бросал уголь в топки, в которых с завыванием непрерывно день и ночь клокотало белое пламя. Потом его перевели к мартену в подсобные горнового. Печь бурлила… Даже сквозь толстые стены слышалось рычание, гулко всплескивал кипящий металл… У заволочных окон расхаживали всегда озабоченные сталевары, следили за сводом, за факелом пламени, регулировали подачу газа и воздуха… Как-то раз вели плавку, жидкий металл «выстрелил» из печи… Брезентовая куртка вмиг вспыхнула… Из семи человек он один остался жив. Шесть месяцев Фрол Гордеевич боролся со смертью, еще и поныне остались рубцы на теле… Выстоял, не упал!

При воспоминании о перенесенных страданиях Фрол Гордеевич вздыхал. Он явно различил гудение газа в мартене, гулкие всплески металла. Сталь дошла, сварена на высоком накале. Удивительно, как долго живут в памяти эти звуки, — в сваренном металле его кровь, частицы его души, его мозг.

Все горести, все испытания последних дней по сравнению с прожитым показались ему ничтожными.

В один из дней Фрола Гордеевича на тюремной карете повезли к начальнику контрразведки Михельсону.

Михельсон некоторое время прощупывал арестованного взглядом. На заросшем седой щетиной, исхудавшем лице проступали красные пятна — отпечаток работы у печей. Глаза горят недобрым огоньком.

— Я глубоко удручен вашим несчастьем. Поверьте, по-человечески сочувствую вам… — начал Михельсон.

Внесли чай, печенье.

— Выпейте чаю. Это придает бодрости…

Фрол Гордеевич подался вперед. Пальцы сжались, обломанные ногти врезались в ладони.

— Не привык, волчья сыть, подачки с хозяйского стола получать.

— Грубите?! Впрочем, я понимаю ваше состояние и не обижаюсь.

Михельсон скользнул взглядом по мастеру. Увидел его острые, в напряженно собравшихся морщинках глаза, решительно сжатые губы. Жилистое тело, похожее на перевитый корень старого дуба. Типичный русский рабочий, из тех, кто сердцем воспринял революционные идеи.

— Вы настоящий русский рабочий. Я ведь тоже вырос в семье металлиста…

— Металлиста? Не юли хвостом, волчья сыть, не карась. Думаешь, не знаем, язви тя, кто ты, что защищаешь?

— Опять грубите? А впрочем, слушайте: мы сейчас оформим кое-какие формальности и отправим вас в больницу… Ну, а потом вы поможете нам разыскать Суханова…

Фрол Гордеевич распрямился.

— Не знаю, где он живет.

— Будемте откровенны, как русские люди. Мое положение очень затруднительно. Мне часто приходится спасать русских патриотов от расправы, но делать это, сами понимаете, в моем положении не так-то просто… Мне нужна помощь таких вот самоотверженных людей, как вы… поэтому я вас и отпускаю.

Фрол Гордеевич тоскливо озирался по сторонам.

— Значит, Фрол Гордеевич, договорились, — сухо и властно проговорил Михельсон. — Вы поможете мне…

Фрол Гордеевич схватил со стола графин, стал жадно пить прямо из горлышка. Быстрым движением обтер усы, покачнулся.

— Подпишите вот эту бумагу — и идите домой, — сказал Михельсон.

Шершавые пальцы рванули ворот рубахи, медные пуговицы разлетелись в стороны.

— Мне не двадцать лет, чтобы с маху бумажки подписывать.

В кабинете стало тихо.

Михельсон помедлил, надвинулся на мастера. В его голосе послышался гнев:

— Как хочешь… Суханова и без твоего участия возьмут… А тебя, старый хрыч, повесим…

— Вешай, волчья сыть…

— И повешу… Всех загоню в хлев!..

— Поздно. Не загонишь… Не грози!.. Бить, язви тя, будешь? Бей, падла, но помни, что я — русский рабочий. Не сломишь.

Фрол Гордеевич говорил все тише. Он тяжело дышал. Михельсон подвинул к нему стакан чаю.

Старый мастер навалился грудью на стол. В наступившей тишине веско падали его последние слова:

— Нас не сломишь… Нас калила Россия, она и сильна нами, мастеровыми людьми.

Голова старика клонилась к коленям.

Он упал на пол в беспамятстве.

Михельсон приказал отправить мастера в тюрьму, подошел к окну, долго стоял задумавшись. Над океаном плыли тучи, где-то вдали сверкала молния.

Мицубиси несколько раз перечитал секретное донесение о том, что на станции Океанская взорваны вагоны со снарядами. По дорогам, по станциям, в окрестных деревнях карательные отряды искали диверсантов, но безрезультатно. Мицубиси вспомнил и то, что несколько дней назад на железнодорожных станциях появились призывы подпольного БЮК [26] БЮК — Владивостокское бюро юных коммунаров. , призывающие молодежь уничтожать военные грузы оккупантов.

Вся деятельность Мицубиси, так хорошо начавшаяся на Дальнем Востоке, сдавлена этой таинственной силой. Враг неуловим, он то и дело наносит удары. Контрразведка, карательные части не успевают их отражать. Каждое утро приносит новые неприятности.

Мицубиси подошел к сейфу, вынул пакет, опустился в кресло. В пакете было приказание, вышедшее из императорской канцелярии и требовавшее проявить беспощадность к арестованным коммунистам и русским вообще. Здесь же предписывалось уволить из органов оккупационной администрации всех, без кого можно обойтись.

Мицубиси долго сидел неподвижно. В Токио стремятся опекать его, как ребенка, но без русских он действовать не может. Да и не в этом дело. Пусть там, у подножия Фудзи-сана, заинтересуются деятельностью социалистической партии. Вот где надо искать корни, по которым просачивается тайное в народные массы.

— Если вы сердитесь, укусите себя за нос, — буркнул Мицубиси, замыкая неприятную бумагу в сейф.

И все-таки Мицубиси решил лично побеседовать со всеми русскими, состоящими на японской службе, не делая ни для кого исключения. Сегодня должна была состояться его беседа с Верой Владимировной Власовой.

Вера уже дожидалась приема. Она была встревожена вызовом к Мицубиси. Последнее время в кругах контрразведчиков угадывалось напряжение и нервозность. Благодушие первых дней оккупации проходило. Два офицера-контрразведчика за что-то были преданы военно-полевому суду. Михельсон и его помощники зорко наблюдали за людьми. Вера знала, что заведены картотеки на всех сотрудников, где день за днем записывался каждый шаг работника контрразведки.

Мицубиси встретил Веру подчеркнуто приветливо. Он провел рукой по лицу, словно отгоняя мрачное настроение, пошел навстречу.

Вера опустилась в низкое кресло, стоявшее около круглого, красного дерева столика.