Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Не в силах сдержаться, он вышел из штаба.

Утро разгоралось. Багряная заря окрашивала небо. Ветерок колыхал густые шапки кедров и, словно запутавшись в их густой хвое, притихал.

Война, смерть многих испытанных друзей, великий гнев — все отошло в эти минуты на задний план. Дубровин вышел на проселочную дорогу, несмотря на ранний час запруженную обозами, людьми, орудиями. Навстречу попался белобрысый мальчишка. Военком подхватил его на руки, посадил на плечо.

— Дядь, а дядь, на коне прокатишь? — спросил мальчуган.

— Не струсишь?

— Не, — солидно отозвался мальчишка.

Дубровин свернул к коновязи.

— А ну, кто там, седлайте Черта.

Выгибая тонкую шею, зло ударив копытом о землю, жеребец взвился на дыбы.

— Застоялся, Чертушка! — подбирая повод, сказал Дубровин, усаживаясь в седло.

Мальчишка с восторгом следил за танцующим конем. Глаза его сияли, как смоченные дождем вишенки. Перегнувшись с седла, Дубровин подхватил мальчишку.

Мальчуган дрыгал ножками, смеялся, что-то кричал.

— Не боишься? — спрашивает Дубровин.

— Не…

— А где тятька?

— Вона, за тем леском.

Свистит ветер в ушах, полощет конскую гриву. Дубровин припускает повод, ударяет коня шпорами. Черт стелется над землей, как стрепет в полете. Упругой волной с головы сносит морскую фуражку, она виснет на ремешке, и седые волосы военкома развеваются по воздуху.

У лесной опушки топчутся красногвардейцы, встревоженно следят за бешено мчащимся всадником. Впереди чернеет неширокая, но довольно глубокая балка. Красногвардейцы машут руками, жестами показывая: надо объехать стороной.

— Видать, с приказом, если не разбирает дороги.

— Шальной казак, жизни не жалеет.

Зоркие глаза Игната Волочая разглядели Дубровина.

— Орлу везде простор. Глаз у вас, братцы, притупился, военкома от зайца не отличите. Где другой не проскочит, а батя пролетит. Не зря в комиссарах ходит.

Вихрем мелькнула под распластавшимся Чертом балка.

Мальчуган протянул в сторону Игната Волочая ручонки.

— Тятя, тятя!

— Твой? — удивился Дубровин, спрыгивая с седла.

— Мой! — подтвердил Игнат. — Иннокентий Игнатьевич Волочай — тигролов и медвежатник.

— Хорош казак, крепок сердцем.

— На тигра без сердца-кремня ходить нельзя.

Игнат присел на корточки, приласкал Кешу.

— Что же я с тобой, березонька-свет, делать буду, спеленал ты меня по рукам и ногам.

— Скоро в бой, мешать будет, — подтвердил Дубровин.

— В том и загвоздка, — почесал львиную гриву Игнат. — Отправил было в лазарет, а воробышек опять прилетел.

Увидев вдали Андрея Коваля, Дубровин пошел навстречу. Он встречался с Верой, мог рассказать о ней такое, чего не было в письме.

Вместе они дошли до реки, искупались. Присели на берегу, спустили натруженные ноги в прохладную воду.

— Ты чем-то недоволен? — спросил Дубровин, когда Андрей внезапно оборвал рассказ, принялся досадливо покусывать травинку.

— Не вовремя отозвали. Там такой кострище раздули — небу жарко.

— Знаю… А помнишь?

Андрей тотчас же догадался, о чем хочет сказать Дубровин: на подпольную работу он уходил неохотно.

— В первое плавание, Владимир Николаевич, всегда с дрожью уходишь.

— Верно!

Андрей отвернулся, словно боялся, что Дубровин может прочесть в его глазах сокровенное. Неодолимо тянуло во Владивосток, хотелось знать, что Вера рядом, видеться с ней.

— Да, опасную жизнь ведут наши девушки, — сказал Дубровин, словно вызывая Андрея на большой, откровенный разговор.

Андрей опустил голову, не решаясь взглянуть в лицо Дубровина.

— Что же ты молчишь? Отец ведь я! Как она там?

Однако, пытливо глянув на смущенного собеседника, Дубровин догадливо усмехнулся, заговорил о другом.

Вернулись в штаб. Костров около штабной землянки, сидя на пне, что-то писал на клочке бумаги своим мелким почерком.

— Вот вернулся из Владивостока, с Верой встречался, но ни слова не добьешься, — шутливо пожаловался Дубровин, указывая на Коваля.

Оглянувшись по сторонам, Костров в тон ему отозвался:

— А что с ней может случиться? Хорошенькая девушка везде себя чувствует уверенно… тем более в таком почтенном учреждении…

Андрей закусил губу, покраснел:

— Не шутите так, Богдан Дмитриевич! Я… Я не могу так вот… Ведь и наши люди не знают… ненавидят ее… Вся свора вокруг нее вьется…

— А если дело идет о благе революции? — уже всерьез проговорил Костров.

— Все равно! Раньше чем посылать девушку в берлогу врага, надо подумать, какой опасности она подвергается.

Андрей откинул назад разметавшиеся волосы.

Дубровин вздрогнул. Острая тревога пронзила мозг.

— А что… Вера на подозрении?

Костров посмотрел на военкома, мягко улыбнулся:

— Об всем, Андрей, думаем, когда решаем такие сложные вопросы. Пусть жизнь ее не на виду, придет время, и мы о ней все расскажем. Народ поймет и оценит… У тебя тут что-нибудь личное примешивается?

Сощурившись от яркого солнца, Дубровин нетерпеливо ждал ответа. Но Коваль промолчал.

Основные силы крестьянского ополчения заняли оборону в узком ущелье Золотой ключ. По ущелью вился среди обрывистых утесов древний тракт на Хабаровск. На подступах к ущелью, по долине, стиснутой горными кряжами и сбегающей к реке, были разбросаны вверх зубьями бороны, забиты в землю колья, нарыты волчьи ямы. Узкую горловину ущелья ратники завалили камнями, из-за камней торчали стволы пулеметов.

Сафрон Ожогин возвращался с объезда дружин в свой штаб озабоченным. Все труднее становилось командовать крестьянской армией, насчитывающей свыше двадцати тысяч штыков. Почти на тридцать верст растянулись дружины.

Рядом с дедом на низкорослой монгольской лошадке гарцевал Дениска. Его синие глаза из-под сдвинутых бровей задорно поблескивали. Поперек седла он перекинул прадедовское шомпольное ружьишко — кремневку.

Сафрон Абакумович придержал коня, из-под ладони окинул колыхающиеся хлеба.

— Отбросим Оои, скосим хлеб, не погибать же пшенице.

А кругом трещало, ухало и выло. Неумолкаемо гремела канонада: генерал Оои готовился к штурму.

На опушке леса крестьянского командарма встретили Шадрин и Дубровин. Со взводом казаков они спешили к Золотому ключу.

Сафрон Абакумович сошел с седла, поздоровался.

— Страху нагоняют, — сказал Шадрин, вслушиваясь в грохот орудий.

— Третий день пуляют, не жалеют снарядов, — расстегивая ворот и почесывая волосатую грудь, ответил Ожогин.

Дениска принял вздрагивающих от выстрелов коней, ослабил подпруги.

— Запалили коней, за ушами и то мыло, — по-взрослому хмурясь, озабоченно бормотал он.

Шадрин узнал подростка.

— Хозяин растет. Не помешает?