Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

— Пусть привыкает, за бабку посчитается.

Командующий взял его ружьишко.

— Стрелять умеешь?

— А как же? Белку, товарищ командующий, в глаз бью.

— Самурай не белка и даже не тигр. Не струсишь?

Дениска насупился, покосился на деда.

— Не струшу! С дедом эвон на промысел ходил. Раз как-то спервоначала-то струхнул, упустил из берлоги медведя, так дед меня ремнем отстегал.

Дениска привязал коней и, явно оправдывая деда, скупо сказал:

— Нашего брата, огольцов, не учить — так толку не будет, бестолочь вырастет.

Шадрин, сдерживая клокотавший в груди смех, сделал знак казаку. Тот подъехал, снял с седла запасной карабин.

— Вот держи, раз толковый вырос.

Сдерживая радость, Дениска взял карабин, приставил к ноге, подтянулся.

— Благодарствуем, товарищ командующий. Теперь-то я с ими за бабу Агашу посчитаюсь.

Сафрон Абакумович доложил, что дивизия генерала Оои переправилась через Каул и остановилась на дневку в двенадцати верстах.

— Прут, будто на своей земле.

— Наглеют, Сафрон Абакумович, плохо, видно, учим.

— Ничего, Родион Михайлович, русский мужик мозги им вправит.

— Лучшая дивизия, — коротко бросил Дубровин.

— Слыхал… В лоб не возьмем, а смекалкой доймем.

На взмыленном коне подскакал Федот Ковригин. Не сходя с седла, доложил:

— Мотоциклисты едут с белым флагом.

— Не хитрят ли японы, Родион Михайлович? — проговорил Сафрон Абакумович.

Шадрин пожал плечами.

— Парламентеры, Сафрон Абакумович. Придется тебе с белым флагом выезжать.

— Зачем это? Волку верю, когда он убит.

— Надо, надо… Война без этаких вот штучек не бывает…

Командиры тронули коней. Буян горячился, вскидывался на задние ноги, его беспокоил гул мотоциклетных моторов.

Японский майор с удивлением смотрел на русобородого богатыря с седеющей копной волос, которого сопровождали два всадника. Он подошел к ним, отдал честь, заглядывая в записную книжку, спросил:

— Кто есть генерал Ожогин Сафрон?

Сафрон Абакумович сошел с седла, Дениска взял за повод Буяна.

— Я. Чего хотите?

Майор потерял нужную запись в книжке и, близоруко щурясь, листал страницы, повторяя:

— Мне… надо…

Сафрон Абакумович усмехнулся.

— Я Токикума Мори, майор божественного императора.

— Слыхал, говори быстрее, мне суслы-муслы с тобой некогда разводить!

К парламентерам подошел Дубровин.

— Говорите по-японски. Доложите командующему народной армией, чего вы хотите? Генерал занят.

Майор Токикума Мори приосанился. Подкрутил редкие черные усики и, скрестив руки на груди, возгласил:

— Генерал-майор божественного императора господин Оои приказал вашей армии очистить путь к железной дороге. Генерал-майор человек гуманный, он не хочет кровопролития… Положение вашей армии безнадежное, надо уступить дорогу. Мы форсировали Каул.

— Если твой господин не хочет кровопролития или боится, пусть возвращается в Японию. Мои дружины готовы принять бой. Дальше ваша дивизия и шага не сделает, — объявил Сафрон Абакумович.

— Вот читайте сиятельное предписание генерал-майора Оои.

Токикума Мори вручил пакет Ожогину. Тот вскрыл его и вслух, слегка запинаясь, стал читать ультиматум, написанный по-русски неграмотным писарем. В тишине падали слова:

— «Многоуважаемый командующий революционного войска генерал из народа Сафрон Ожогин! По велению божественного императора великой континентальной Японии я иду для охраны японских подданных в Хабаровский город, который на реке Амуре. Я смею требовать вам следующее: во-первых, не позволю присутствия ваших вооруженных партизан в пределе, где японская армия действует, так как переговоры Японии с Россией остались несостоятельными. Во-вторых, вы повелевайте своим солдатам обезоружение, и я прошу на время отдать нам ружья, снаряды, коней и разные военные вещи. В-третьих, если ваши войска не выполнят наших требований или попробует убежать, то я решительно будут вступить в военное действие со всей силой оружия божественного императора и буду вас уничтожить…»

Сафрон Абакумович не дочитал, махнул рукой.

Дениска подвел Буяна. Ожогин вскочил в седло. Его спутники подобрали поводья.

— Передай генерал-майору Оои, что в России хозяева русские.

Мотоциклисты развернулись, и вскоре их покрыло плотное облако пыли.

На рассвете части генерала Оои открыли огонь. Три часа гремела артиллерийская канонада.

В полдень дивизия перешла в наступление, втянулась в ущелье. С горных вершин на солдат обрушилась лавина камней. Летели чугуны и котелки с горящей смолой, катились пылающие бочки. Японские солдаты отхлынули назад.

Сафрон Абакумович поднялся на стременах, взмахнул клинком.

— За Советскую Росси-ию!..

С разбойным посвистом, с самодельными пиками наперевес сорвались верховые ополченцы из засад, рассекли дивизию на несколько частей.

Теснимая со всех сторон, дивизия генерала Оои попятилась к Каулу. Солдаты начали переправляться через реку.

За Кутаисовской атака ополченцев захлебнулась. Не успевшая отойти за Каул пехота сгрудилась на берегу вокруг шести орудий, окопалась.

Никита Ожогин поднял раздолинскую дружину.

Над батареей взвился белый флаг. Ратники заспешили к смолкнувшим пушкам. И когда они были в сотне сажен от берега, по их плотно сомкнутым рядам в упор ударили все шесть пушек. Дружина залегла под этим предательским огнем.

Японцы снова выкинули белый флаг, но им не верили.

— Кровь за кровь! — набатным гулом неслось по распадку.

— Варэ-ици!.. Варэ-ици!.. [38] Варэ-ици! — Красные дьяволы! (япон.) . — разбегаясь, кричали солдаты.

Наступающих ополченцев опередил на коне Дубровин.

— Стой!.. Безоружных бьете!..

Он вздыбил Черта перед Ожогиным.

Перегнувшись с седла, Ковригин схватил старика за руку.

— Опомнись, дядя Сафрон!..

Бой закончился.

Ополченцы собирали раненых. Принесли и Никиту Ожогина.

Ко всему безучастный сидел Сафрон Абакумович на земле. На его коленях лежала голова сына.

— Никита… Что же это с тобой? — шептал старик.

Голова Никиты запрокинулась. Сквозь гимнастерку сочилась кровь.

Дениска, прижав руки к груди, расширенными глазами смотрел на отца.

Сафрон Абакумович прижался воспаленными губами к лбу сына:

— Никита!

Никита открыл глаза.

— Прости, батя… О-ох, горит… В штыки!..

Застонав, бросился к отцу Дениска. Никита погладил слабеющими руками его по голове.

— Денис… живи честно… Простите, земляки…

Никита вытянулся и замолчал.. На губах выступила кровавая пена. Дениска склонился над ним, вскрикнул. Потом забился на траве в безутешных рыданиях.

Сафрон Абакумович поцеловал сына. Дубровин, охватив старика за плечи, отвел в сторону, расстегнул на нем ворот рубахи.