Эрнст Сафонов - Избранное

Дул он так, что ничего красивого не было в этом, но после первых пробных, неуверенных звуков вдруг из трубы полились такие жалостливые, такие нежные и щемящие сердце, что Ефим, притянув Степана к себе, поцеловал его, погладил по голове и, поднявшись, пылая растроганным лицом, рубанул воздух ладонью:

— Матросы, слушай! Гад буду, если не сделаю… Поставлю тут, на этом месте, памятник. Бронза с гранитом. Как во Владивостоке… И напишу на нем: здесь испокон веков жили Сальниковы. Их дедушка жил, Флор Григорьевич, кузнец. Деревня кончится, а памятник останется. Как старый якорь на дне моря!

— Почему это деревня кончится? — оторвав губы от мундштука трубы, возразил Гуигин. — А я? Не положено!

— Ты играй, товарищ трубач, — посоветовал боцман, утирая слезы, — Ты нам на открытии памятника будешь играть. Торжественные марши.

После невозможно было упомнить, кто высказал идею поставить на место будущего памятника из бронзы и гранита какое-нибудь обозначение — столбик ли, брус, просто доску, вогнав ее в землю… Но на жестяной щит, приколоченный к колхозному амбару, указал Степан. Щит тот висел давно, когда-то он был «наглядной агитацией» — призывал выращивать богатые урожаи кукурузы, и сейчас еще, спустя лет пятнадцать, если не больше, на нем слабо угадывался рисунок золотистого початка, повязанного, как девушка, косынкой, с улыбающимся ртом и завлекающими глазками. «Королева полей»!.. Остальное — буквы, цифры — все было выжжено солнцем, смыто дождями, выбелено морозами.

— Растите африканские баобабы! — вскричал Степан и пошел к этому щиту, поигрывая своей единственной рукой.

Он упирался коленом в стену, дергал щит на себя, но тот не отдирался.

Подскочил боцман — тужась, стал помогать. Щит затрещал, освобождаясь от ржавых гвоздей.

Гуигин за их спинами извлекал из трубы чистые, как утренняя заря, звуки.

— Вроем, напишем, — бормотал Ефим, обливаясь от натуги потом.

За пением трубы и скрежетом жести они не слышали звука автомобильного мотора.

Не слышали, конечно, изумленного возгласа начальника милиции Горобца:

— Это что за партизаны?

Скосив глаза на участкового инспектора, начальник, осуждающе крякнув, произнес:

— Тихое место — так я понял? Завтра же организуйте здесь сход или хотя бы просто беседу с жителями. Этих выведите перед всеми; покройте позором, осудите мнением… Завтра же доложите об исполнении мероприятия по телефону. Хоть ночью! А сейчас вылезайте, товарищ старший лейтенант, принимайте меры. Они ж амбар развалят…

Утром, в шестом часу, Степан хмуро собирался на работу, отмалчиваясь на слова Марии: та пилила по самым больным местам. Чего только не припомнила, чем не укорила!

У калитки, словно поджидая, встретили его Виктор Тимофеевич Ноздрин и председатель сельсовета Илья Ананьевич Красноперов. Главный агроном сказал:

— Веди на огород, показывай свое чудо, Степан Иваныч. — Кивнул на Красноперова: — Власть желает убедиться.

— Нету. — Степан отвернулся.

— Чего нету? — не понимая, переспросил Виктор Тимофеевич. — Растет?

Степан посмотрел на небо, на свои рыжие кирзачи, поскреб щетину на подбородке и виновато сообщил:

— Тово я вчера… эт самое… было. Споткнулся… Я эт баобаб выдернул! По пьянке, значит.

— Ну ты даешь, старина, — присвистнул Виктор Тимофеевич. Руками развел: — Как понимать прикажешь?

— Погулял! — Стеклянный глаз председателя сельсовета был прикрыт низко спущенным седым чубом, а в здоровом, устремленном на Степана, вспыхивали и гасли колючие огоньки. — По всем статьям, выходит, отличился… Гер-рой! Участник художественной самодеятельности, понимаете ль. У него голова от вина болит, а у нас от забот, что он нам подсунул… Других дел будто нет… Вот что, Чикальдаев, сегодня вечером, в девятнадцать ноль-ноль, явись на обсуждение! Слышишь?

— Не глухой.

— Вот так, Чикальдаев!

— Нет, учудил так учудил ты, старина, — снова подал голос Виктор Тимофеевич. — Оно б не выросло, возможно, однако пронаблюдали б! Редакция заинтересовалась… А он, видите ль, «по пьянке»! Да ты что, Степан Иваныч, маленький, первый год замужем?

Степан, чувствуя, как муторно зависает и трепещется на какой-то ниточке его душа, что вот-вот он сорвется, скажет что-нибудь такое, отчего будут потом дополнительные неприятности, — раздвинул Красноперова и Ноздрина плечом, пошел, не оглядываясь, на ферму.

Подумал: «Судить, что ль, собрались… вечером-то?»

Приезжая с фермы на обед, увидел на столбе, куда тарасовский киномеханик клеит свои афиши, большой лист бумаги, красные буквы с которого извещали:

СЕГОДНЯ В КЛУБЕ СОСТОИТСЯ

ЛЕКЦИЯ-СОБРАНИЕ

для населения дер. Прогалино

с осуждением антиобщественных

поступков на почве алкоголя.

После БЕСПЛАТНО кинофильм

«ЛЕТО ЛЮБВИ».

Явка обязательна!

«Сто лет клуб на запоре, а тут открывают, — усмехнулся Степан. — Кино бесплатно. Прям праздник старухам… И все из-за меня!»

Занимало: пригласят ли на суд Гуигина? Да ведь и Ефим Сальников был бы кстати… Не одного ж его, Степана, застукала милиция!

Однако Ефим в тот самый день, добровольно сдав две оставшиеся бутылки коньяка участковому, пожав ему руку, ушел со своим чемоданчиком в неизвестном направлении, — Степан помнил, как он уходил, маяча в синих сумерках белой фуражкой…

О Гуигине же, когда Степан явился в клуб, стало известно: сильно заболел он, поднялось давление, перебои в сердце — только что отставной старшина вызвал к себе фельдшерицу, та побежала к нему со своей сумкой и в белом халате.

Степану предстояло принимать удар одному. Примостившись на краю скамейки, в первом ряду, он осторожно косился на входивших, успокаивал себя: «За што меня судить-то? Выпил — с кем не бывает… Имелась бы у меня, конешно, должность — ослобонили б. А воду телкам возить, суди не суди, все равно некому, при мне останется… Вон Тимоха Кила руки потирает, радуется. Глупый человек!»

Люди рассаживались, и Мария появилась, но к нему не пришла — примостилась у двери, на выходе. «Совестно ей». От этой догадки сердце Степана отозвалось жалостью. Жена — неотъемная половина: на тебя пальцем тыкают — на нее оглядываются…

На сцену, где стоял маленький столик под бордовой скатертью, поднялись старший лейтенант Кукушкин и Илья Ананьич, утвердились на скрипучих стульях, пошептались — председатель сельсовета, встав, объявил собрание жителей деревни Прогалино открытым, сказал, что слово для выступления согласно повестке дня дается участковому инспектору товарищу Кукушкину.

Тот покашлял в кулак, пригладил реденькие волосы на приплюснутых висках и, нацепив на нос очки, стал читать брошюрку о вреде алкоголя, о том, как пагубно действует он на здоровье пьющего человека.