Павел Далецкий - Концессия

— Хотя ты и сволочь, — начал он сразу, — а тебя надо использовать. Я говорил о тебе кое с кем. Ты, действительно, невинен, как кастрат.

— С кем это ты говорил? — попытался Греховодов взять прежний иронический тон. — С китайцем?

— Хотя бы с ним. Кому ты служишь? Большевикам? Но ведь ты ненавидишь их. Нам? Но ты и не с нами, ты — моллюск. Ты сказал: «Я занимаюсь собой».

— Ты с ума сошел? Что у тебя за язык!

— Дело не в языке, а в том, что, несмотря на то, что ты моллюск, мы решили использовать тебя.

— Кто это — мы? Ты и китаец?

— Хотя бы!

— Много же вас!

— Пусть здесь мало, зато за границей много. Организовывать здесь такую мразь, как ты?!

Греховодов сделал презрительную усмешку, но она вышла жалкой.

Старый друг смертельно его оскорбил.

Как он смеет! Грубый неграмотный прапор! Ходил перед ним на пальчиках и вдруг распоясался, негодяй!

«Донесу! — мелькнула у Греховодова мысль. — Покажу тебе, что я значу...»

— Так вот, моллюск, изволь проделать маленькое дело. Примерно через денек я попрошу у тебя ключ от конторы.

Греховодов привстал:

— Ты с ума сошел! Какой ключ?

— Эк тебя разобрало, — сказал Огурец, рассматривая его побледневшее лицо. — Не притворяйся младенцем. Ты мне поможешь организовать иллюминацию. Я, брат, тебя раскусил. Из-за вас, скотов, все развалилось, каждому, кто даст пятак, служить готов. Лакей, морда!

Греховодов, не отрываясь, бессмысленно улыбаясь, смотрел в глаза бывшего друга. Ничего не было на его, Огурца, лице, кроме пылающих ненавидящих глаз. Отчего? Что в сущности произошло? Откуда такое презрение, ненависть? Лично Огурцу он не желал ничего худого.

Уходя, Огурец сказал:

— Скоро к тебе наведаюсь, далеко не отлучайся.

Греховодов слушал его отчетливый шаг по половицам, по ступеням крыльца, по улице...

Эта ночь философа была горяча и мятежна. Он почувствовал себя ничтожным, ничего не значащим.

«Колесо событий, — думал он, — какое колесо событий! Оно раздавит всякого, кто будет на его пути. И вот как глупо, как чудовищно, что именно я оказался на его пути!»

Он садился на постели, потом вставал и шагал от стены к стене.

«Единственное спасение — донести! Большевизм крепок. Везде громили наши консульства, а кот Васька слушает да ест. Донесу! Жечь завод, оставлять рабочих без работы!.. Нет, ты борись иначе, раз ты не большевик, раз ты культурен, ты борись иначе. Это не донос, это акт справедливости. Я не сторонник теории: «Цель оправдывает средства».

Он ложился и секунду спокойно дышал. Завтра утром безымянно по телефону он информирует ГПУ. — «Безымянно? Но ведь первое слово Огурца на допросе будет: где Греховодов? Я возил воду, обслуживал трудящихся, хотел переродиться, а он сманил меня... Кроме того, он поклоняется деньгам и собирается бежать на Цейлон».

Глаза открывались, философ и счетовод вскакивал и опять двигался от стены к стене, точно в приступах невыносимой зубной боли.

«Нет, с доносом ничего не выйдет... Надо бежать. Напишу письмо, что заболела мать в деревне, и уеду...»

«Уеду, — думал он мрачно, — но Огурец попадется и все равно решит: «Выдал, подлец, и удрал» — и заявит. И в случае чего за тобой будет охотиться не только ГПУ, но и китайцы.... Приедешь в Харбин, а там уже ждет тебя чорт с шелковым шнурком... «Вы, скажет, выдали нашу организацию... разрешите произвести с вашей шеей необходимую операцию». Нет, убегать нельзя, нужно поговорить с китайцем: готов, мол, активно участвовать в работе, но сейчас больна мать и временно отлучаюсь. С рекомендованным мной товарищем у меня кое-какие несогласия... Хороший, полезный человек, но резок, невоспитан, хочет, чтобы все были на него похожи».

Ночь шла и не шла, не двигалась. Греховодов дремал и сквозь закрытые глаза видел входящих пограничников и Огурца, показывающего на него пальцем.

Но утро все же наступило, и Греховодов зашагал к пустынному особняку на Бородинской улице.

Старые знакомые, доктор и пациент, встретились в той же полутемной столовой. Оба выглядели плохо.

— Лечение, достойный доктор, плохо помогает, — хмуро поздоровался пациент. — Я, между прочим, пришел по другому делу. Я хочу встретиться с вашим шанхайским другом. Как это устроить?

Доктор осторожно оглянулся на дверь и вздохнул.

— Что будет? — заговорил он шопотом. — Вчера делегация наших резидентов приходила, спрашивала, что думают в Китае о харбинских событиях. С каждым днем все хуже, торговли совсем нет. Зачем эта война? Война — самый глупый путь, войну выдумали дураки, умные люди двигают политику без войны. В Китае всегда презирали генералов и солдат. Военные мандарины были совсем неграмотны, их никто не уважал. А он (У Чжао-чу кивнул на дверь) всю политику строит на войне... Ничего из этого не выйдет. Он себя считает самым умным человеком в Китае...

— А кто он? — тоже шопотом спросил Греховодов.

У сокрушенно покачал головой.

— Очень богатый человек. Я знаю, чего они хотят в Шанхае: русских долой с КВЖД, а потом японцев с Южной...

Сидели и молчали.

— Его сейчас нет... Он все гуляет, гуляет... скоро он совсем уедет.

— Чорт знает что, — громко сказал Илья Данилович, — человека втягивают в машину и вертят... Доктор, дайте мадеры.

У улыбнулся и коснулся тонкими пальцами греховодовской руки.

— В такое время мадера? Я угощу вас другим.

Он привел его в темную комнатенку. На нарах — убогий матрасик, на гвозде —грязная белая куртка. Здесь, очевидно, обитал старик-повар.

— Немного подожди...

Вернулся с ящичком, замотанным в тряпку.

— Ложись немного... опий. Ш-ш... — зашипел он, видя, что Греховодов собирается возражать. — Раз покури, тогда увидишь... мадера — тьфу, глупость...

«Отчего не покурить? — безвольно подумал философ, — если хорошо, то не все ли равно?»

Доктор священнодействовал. Он развернул тряпку. Там лежали полосатая роговая коробочка с опиумом, черная обкуренная трубка, длинная игла для прочистки мундштука и кривой нож, чтобы соскабливать нагар со стен трубки. На табуретку У Чжао-чу поставил лампочку-спиртовочку, накалил иглу и погрузил ее в драгоценный порошок.

Туман показал свои белые мраморные глыбы над перевалом. Понемногу занял Гнилой Угол, старательно окружая каждое строение, дерево, столб. Как хороший и даже расточительный упаковщик, обкладывал все существующее плотными пластами ваты. Затем спустился к бухте и здесь по непонятным причинам замер.

Непонятные причины скоро разъяснились. Над зданием исполкома взлетели штормовые шары.

На город шел тайфун. В городе он появился сразу.

Клочья туч, брызг и тумана свалялись в тяжелые, грозные космы. В течение целых суток на острове Скрыплеве ревела сирена. Потом голос ее потух, задутый ураганом.