Павел Далецкий - Концессия

Настоящее человечество — только в Китае. Китай будет бритвой, которая срежет мозговую опухоль человечества.

На арену политической жизни Лин Дун-фын выступил в первое десятилетие двадцатого века. Конечно, он был ярый ненавистник маньчжурской династии и приверженец прогрессистов. Но уже и тогда, когда многие этого не чувствовали, он видел пропасть между Кан Ю-веем [11] Кан Ю-вей — глава китайской реформаторской партии Бао хоан-хей (в 1898 г.). и Сун Ят-сеном.

Кричали о совместной борьбе!

А в 1907 году в Токио, во время митинга, организованного партией прогрессистов, сунятсеновцы ворвались в зал, овладели трибуной и со злобой, ненавистью, с нетерпимостью заговорили против партии.

И зал аплодировал!

Зал — из бежавших революционеров, студентов и недовольных всех оттенков.

Несколько позже вышла книга, озаглавленная «Осуждение от имени китайцев». Генералы и вице-короли, дальновиднейшие политические люди Китая назывались там изменниками и гнусами. Они были изображены на портретиках кто в виде змеи, кто безобразным голым паяцом. Чен Чен-хьен, покровитель и друг Лин Дун-фына, стоял без головы. Голова лежала между его ног и проливала слезы, а голова Юань Ши-кая развалилась на две половины, как ловко рассеченный арбуз.

Тогда же Чен Чен-хьен, вице-король обоих Гуан, раз навсегда определил место сунятсеновцам: под топором, под пилой, под секирой палача.

Он стал истреблять их с такой последовательностью, что возник даже вопрос о назначении его специальным комиссаром по уничтожению революционного движения. Он рубил головы всем студентам, которые стриглись по-европейски, а нескольким учительницам, заподозренным в пропаганде, отрубил по плечи руки и пустил на все четыре стороны.

С той поры прошло много лет. Из противника Сун Ят-сена Лин Дун-фын превратился в его ярого сторонника. Он бежал в Кантон, где его никто не знал и где никто не мог заподозрить его в неискренности. Теперь всюду и везде он провозглашал три принципа Сун Ят-сена: национальное освобождение, народовластие и народное благосостояние!

Теперь всюду и везде по каждому из пунктов он мог говорить часами. О народном благосостоянии он написал несколько статей: «Человеческая мораль требует, чтобы пахарь владел своим полем», — писал он. — «Неестественно и ненормально, когда земля принадлежит не тому, кто поливает ее своим потом!»

Он призывал студентов и журналистов в ряды Гоминдана.

Он был так яростен в своих чувствах, чувства его казались так чисты, что он скоро занял один из высоких постов в Гоминдане.

Он двигался вместе с революционными армиями на север, он принимал самое близкое участие в событиях, содействовавших падению Шанхая, этого оплота северных милитаристов. Он вступил в Шанхай как в город, в котором никогда не был. Теперь Лин Дун-фын носил другое имя, и его никто не посмел признать. Первые месяцы его видели на митингах в рабочих кварталах, в Чапее и Нантао, и он же был комиссаром по земельной реформе.

Среди демократов и революционеров он имел много друзей. Они вместе мечтали о близком национальном освобождении страны, об изгнании иностранных империалистов, об имени «китаец», которое будет обозначать — передовой человек мира... Но тут в Гоминдане произошли события. Правая его группировка, всегда вызывавшая опасения у истинных демократов, захватила после смерти Сун Ят-сена власть. Говорят, что их поддерживали те самые иностранные империалисты, против которых Гоминдан боролся.

Друзья и сторонники Сун Ят-сена были арестованы. Многие успели бежать, но их бывшие друзья и товарищи не удовлетворились их бегством, убежавших стали разыскивать.

К удивлению демократов, Лин Дун-фын не убежал, он оказался среди победителей и стал называться своим старым именем. К этому времени относится семейная трагедия Лин Дун-фына. Сын его пошел против отца.

Чен Мянь-сен был студентом Пекинского национального университета. Лин Дун-фын, отпуская сына в Пекин, советовал ему поступить в один из двадцати частных университетов.

— Права они предоставляют такие же, как Национальный, — говорил Лин, — но учиться в них легче... Там нет этой неуравновешенной головы Цай Юан-пея.

— Вот почему я и хочу туда! — простодушно воскликнул сын.

Чен уехал в Пекин и поступил в Национальный университет.

Две с половиной тысячи студентов населяли его общежития и близлежащие дома. Две с половиной тысячи студентов учились, думали и готовы были отдать жизнь за свободу и национальную честь Китая, за свободу и просвещение народа.

Чен сразу вступил в несколько организаций: в «Общество народного образования», которое организовывало кружки грамотности для бедноты и кружки громкого чтения газет для народа, в «Постоянное дискуссионное собрание» и в «Общество изучения русско-китайской культуры».

Он презирал тех, кто занимался футболом, баскетболом, волейболом и тениссом, кто думал о мировых рекордах мяча и ракетки. Он был высок, худощав, с горящими глазами.

После завоевания Шанхая войсками южан демократическая молодежь Китая обрела крылья. Рабочие профсоюзы, объединения крестьян — во всем этом принимали участие студенты. Чен оказался во главе «Общества народного образования». Лин Дун-фын, который в это время сблизился с несколькими видными иностранцами, выслушал от них осторожные замечания по поводу сына: молодежь Китая, и в частности его сын Чен, шли сами и вели народ к пропасти.

Лин Дун-фын вызвал сына в Шанхай. Он встретил его в своем родовом доме, сидя в своем родовом кресле и сказал, что сыну пора кончать студенческие дела, что ему приготовлено место уполномоченного по земельным претензиям крестьян, то есть место фактического помощника отца.

Сын отказался. Да, он считал желательной для себя эту должность, но только после действительного окончания университета и не в качестве помощника отца!.. Потому что зачем отец назвался своим старым именем, почему он живет в своем старом доме, почему о нем ходят нехорошие слухи?.. В частности, о нем говорят, что он стал дружить с японцами и американцами?!

Лин Дун-фын опустил глаза. Он не хотел выдать сыну того страшного возмущения, которое охватило его. Он подавил в себе бешенство. Он сказал тихим голосом:

— Если не хочешь быть помощником, возвращайся в Пекин, но помни...

Он не кончил, встал с кресла и вышел в другую комнату. Должно быть, он ждал, что сын бросится за ним, попросит у него прощения и вступит в обычную в Китае семейную артель, где старший в роде занимает наивысшее в служебной иерархии место... Но сын вернулся в Пекин.

Правые гоминдановцы изменили революции и захватили власть. Они захватили ее в тот момент, когда рабочие на фабриках концессионеров потребовали права на жизнь.