Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

…Явился Орешков с докладом: он считал директором по-прежнему Степана Прокофьевича, а себя «громоотводом». Показал заявления, передал разговоры.

Пошли в столовую ужинать. Хотя Нина Григорьевна, вернувшись из детского сада, тотчас начала водворять собранное и сдернутое накануне на прежние места, но привести квартиру в полный порядок все-таки не успела.

— Затеяла переторжку, — сказал Степан Прокофьевич в объяснение Орешкову, почему в комнатах разгром.

— Говори правду: собиралась уезжать, — поправила его Нина Григорьевна, мстя себе за это намерение: даже у зубоскала Хихибалки нашлось достаточно ума правильно понять Степана Прокофьевича и бережно отнестись к нему, а вот она чуть было не оставила его — друга, мужа — одного переживать этот трудный момент.

Затем перевела разговор на то, почему так сильно привлекает людей Хакассия. Вот Павел Мироныч живет пятнадцать лет и не собирается уезжать; кажется, навсегда осела Домна Борисовна; не желает расставаться и Степан Прокофьевич.

— Не все оседают, далеко не все. Здесь большая текучка, — заметил Орешков. — Меня кони схватили за сердце.

— Значит, вам безразлично, где ни жить, лишь бы были кони? — спросила Нина Григорьевна. — Здесь вы случайно?

— Да нет, и место нравится, но тем же: очень уж конное, — Орешков сделал. рукой волнистое движение. — Холмы, низинки, курганы. На равнине, на столешнице конь совсем не тот — и развивается хуже, и нет той картинности, как здесь: на холм, с холма — не бежит, а ныряет и всплывает, летит. А что вас?

— В том и дело, оттого и спрашиваю, что не понимаю, не вижу здешних красот.

— А вас? — Орешков кивнул Степану Прокофьевичу.

— Тоска. Не моя, а степная тоска. Я вижу ее, как у человека. Ждет степь, давно ждет работников. Это меня прежде всего захватило. Потом досада: столько земли лежмя лежит, холостеет без колоска, без кустика и не год, не два, а тысячи лет. Потом закипело во мне: перевернуть бы ее поглубже, трактором, засеять, засадить, заполнить скотом. Довольно грустить вдовушкой. Цвети, красуйся!

Разговор оборвался. Все глубоко задумались. После ужина Орешков заторопился в конюшни. С отъездом Домны Борисовны они целиком легли на его плечи.

Лутонины, провожая, вышли с ним на крылечко и остановились, оглядывая поселок, котловины, холмы небо. На строительной площадке снова горели костры с низеньким пламенем и большими дымными хвостами. При свете костров молодежь продолжала копать землю. В распадках среди далеких холмов синий вечерний мрак казался бездонными озерами.

«Да-а… стукнуло меня здесь по сердцу, — мысленно продолжал Степан Прокофьевич прерванный разговор за ужином. — Все стало по-другому: земля будто шире, небо выше».

— Дети, дети, становитесь быстрей! С собой ничего не надо, — уже раз третий повторяла Нина Григорьевна.

Но ребятишки продолжали толпиться и осаждать ее расспросами:

— Тетя Нина, мы куда?

— Что будем делать?

— Кто пойдет впереди?

— Можно взять мяч?

— А танк?

— А пароход?

— С собой ничего, я уже взяла что нужно. Сегодня мы будем искать парк.

Ребятишки пытались заглядывать в корзинку, в которой, уходя играть на волю, носили игрушки; теперь в ней лежали какие-то колышки, заостренные с одного конца.

И опять вопросы:

— Что это? Будем играть ими?

Трудное дело построения шестилетних все-таки было закончено, и вереница детских пар двинулась на луговину, где был когда-то парк. Там, в разных местах, Нина Григорьевна вбила загодя с десяток таких же аккуратных белых колышков, какие лежали у нее в корзинке. Теперь, подведя ребятишек к одному из них, она спросила:

— Дети, вы видали березу?

— Знаем! — зашумели в один голос.

Но из дальнейшего разговора выяснилось, что многие знали только березовые дрова, а живого дерева, леса не видывали.

— Вот смотрите, — Нина Григорьевна показала на отмеченную колышком маленькую, едва возвышавшуюся над травой березку.

Ее долго разглядывали, крепко запомнили, что листья у нее сердечком и по краям у них зазубринки. Потом перешли к другому колышку, где рос кленик, и тоже запомнили, что листья у него, как гусиные лапки. Затем посмотрели тополь.

— А теперь поищем другие. Здесь много березок, тополей, клеников, — сказала Нина Григорьевна и направила ребятишек вдоль бывших когда-то аллей.

Скоро послышались радостные выкрики:

— Тетя Нина, я нашел тополь.

— А я березку.

— И я…

Сначала дети принимали за деревца сходные с ними травы, но постепенно ошибок становилось все меньше и меньше. Близ каждого деревца Нина Григорьевна вбивала колышек.

Толпившиеся у колодца водоноски и другие люди, которые в ту пору проходили мимо парка, заинтересовались:

— Чем это заняты наши ребята? Игра — не игра. — По виду было похоже на сбор ягод, по шуму и веселью — на игру. И пошли посмотреть.

Ребятишки, увидев своих, побежали им навстречу, окружили, зашумели:

— Я нашел, мы нашли! — Затем повели от деревца к деревцу, гордые и счастливые, как истые открыватели.

И вот бывает же так: у людей, допустивших гибель пятилетнего парка, вдруг появилась горячая тревога за судьбу хилых однолетних побегов: надо разыскать и отметить все, надо полить, надо как-то уберечь от коз.

Не раздумывая долго, Хызырка вернулась к колодцу и принесла два ведра воды. Глядя на нее, пошли за водой и другие.

Все найденные деревца были щедро политы.

Ребятишки продолжали поиски. Скоро у Нины Григорьевны не осталось колышков. Взрослые задумались, где достать их: проще всего набрать из хвороста, заготовленного для топки, но хотелось беленьких, прямых, одинаковых, как у Нины Григорьевны. Она сделала свои из разбитого ящика. Тут же нашлись охотники и побежали в магазин сельпо узнать, нет ли ненужных ящиков. Оставалось сделать кому-то колышки. Вспомнили про Ионыча: все равно сидеть ему на своей скамейке, пускай тюкает.

Ионыч прочитал хлопотунам сердитую проповедь: где были раньше, что думали, когда сводили парк? При таком народе колышки верней всего уйдут по той же дороге — в печку. Но работать все-таки согласился: если это для малых детей, для живой травки…

Время, назначеннное на прогулку, истекло, и Нина Григорьевна увела ребятишек обратно в детский сад. Осмотрена была только часть парка, и то найдено больше полусотни молодых березок, кленов, тополей.

Вечером, возвращаясь с пастьбы, лохматый пестрый козел-дервиш решил хватнуть чего-нибудь на верхосытку и завернул в парк, но не успел и склонить головы, как из ближайших домов сразу выскочило несколько человек: кто с криком, кто с камнем. Дервиш еле унес свои бока и ноги.

Дождя нет и нет. Всего только конец мая, а трава по холмам уже засохла и рассыпается под копытами в пыль, большими черными плешинами проступила голая земля. Кони рвутся в котловины, которые сберегаются на будущее; если стравить их до времени, а засуха затянется — будет голод и падеж. Надо снова осмотреть пастбища и распределить их по-другому.