Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Брось! Эко добро испортили. Вот тебе записка. Ступай к купцу Гадалову. Знаешь Гадалова, что одеждой торгует? Он на тебя новое пальтишко наденет. Иди не трусь, в мою голову отпустит. Вот записка.

Приказчики, доверенные и капитаны Талдыкина, когда бывали в дороге, извозчикам на чай всегда давали золотом, так требовал хозяин и отпускал на это из кассы каждому уезжающему по стопке золотых пятирублевиков. Сам же награждал извозчиков мелким серебришком, медью и бумажными рублями. Извозчики, случалось, начинали выговаривать: «Скуп же ты, Влас Потапыч… Работники твои золотом платят, а ты… бумажки выбираешь самые мятые, пятаки и гривенники с дырками».

«Работникам можно, — отвечал Талдыкин, — у них хозяин богатый. А я — сирота круглая, ни хозяина у меня, ни батюшки», — и заливался довольным смешком, поглаживая себе бока.

Сначала Ландур остановился перед Маришей.

— Слышал про тебя, слышал. Дивился, с чего у Ширяевых такая любовь к остякам.

— Не у одних Ширяевых, — с быстрой улыбкой отчеканила Мариша.

— Вот-вот… Больше не дивлюсь.

Потом повернулся к Сеню:

— А ты?

— Живу, — сказал Сень.

Ландур даже вздрогнул, столько послышалось ему в этом «живу». Овладел собой и сказал небрежно:

— Ну-ну… Жить — это самое главное, самое… Остальное… песок. Нынче здесь намоет косу, а на будущий год возьмет и переставит туда.

— Пошто остяк стал? — Сень дернул Талдыкина за парку.

— Живу в остяках, люблю остяков.

— Пошто любить стал?

Мутным, как бы похмельным взглядом покосился Ландур на свою парку. Парка была старая, с большими плешинами на спине и рукавах, Ландуру коротка, узка и расползалась по швам. Он перевел взгляд на Маришу.

— И тебе, Марина Ивановна, тоже, знать, дивно? Да вот ехал-ехал, все лес да вода. Тоскливо. Ну, и взбрендило… Теперь каюсь: к чему людей пугать.

— Пошли чай пить, — спохватилась Мариша и полезла в гору к избенке, за нею Ландур, потом Сень.

Чай пили Мариша и Ландур вдвоем. Сень отказался. «Какой тут чай, может быть, я вот сейчас убью этого человека». И разговор шел только между ними. Мариша спросила о Большом пороге. Там, по словам Ландура, было все неизменно: Павел — старшим, Петр — вторым, Веньямин хозяйствовал в поле. Спросила о прочей жизни, и она была неизменна, а все слухи оказались сплошным вздором.

Ландур медленно жевал хлеб и морщился, чувствовал горечь березовой коры. Потом вдруг отложил его, повернулся к Сеню:

— Кто муку дает?

— Твой Иванов. Плохо дает, один пуд давал, потом сказал: «Остяк может кушать березу».

— А сколько должен ты Иванову?

— Сам знаешь, твой долг.

Ландур расстегнул сумку, по-прежнему торжественно, как Священное писание, положил на стол долговую книгу.

— Большой Сень, гляди. Вот твой долг. — Размашисто, как косой, прошелся карандашом по графе, как бы с корнем выдирая написанное. — За Егора Иваныча тоже платишь?

— Платим.

И опять карандашом, как косой.

— Видел? Чисто.

— Видать — видел, а Иванов скажет: «Я не видел. Плати».

От нижней корки долговой книги Ландур оторвал чистый листочек, написал Иванову о долгах, о муке и начал доедать отложенный кусок. Тут Мариша подумала, что у Ландура случилась какая-то беда, парка на нем не в шутку и заехал он не просто.

Сень наблюдал, с каким усилием глотает Ландур горький хлеб, и думал: «Ешь, ешь!.. Походи в парке, погрызи березу. Скоро умереть — какой толк. Легко. Сень не сделает легко. Умрешь потом».

Влас Потапыч доел хлеб, поднялся из-за стола.

— Пора дальше. Спасибо! А дочка где?

— Спит она.

Маленькая сидела в пристрое с Нельмой.

— Ну, проводи!

Обходя избенку, Ландур остановился у пристроя, поглядел в окно. Маленькая играла в куклы.

— Наша была бы, наша… Три года живем, а Лизавета все родить не может. Умрем — кто пароходами владеть будет? — Рассмеялся, как всхлипнул, потом склонился к Марише: — Принеси-ка немножко хлебца.

Мариша вынесла каравай, Талдыкин отломил половину. Другую вернул. «До Лизаветиных пирогов хватит», — и быстро пошел к реке. Мариша бросилась за ним.

— Что случилось-то, Влас Потапыч?

— Ничего не случилось. А вот хочешь сохранить девчонку — уезжай. Зачахнет здесь.

— Это я сама вижу. А вы-то, вы почему в таком виде?

— Мне во всяком можно, слыхала, наверно: узнают попа и в рогоже. Прощай! Увидимся — разочтемся: за мной, значит, хлебец и дочке игрушка. А не увидимся… — Столкнул лодку и еще раз с реки крикнул: — Увози девчонку!

Спала коренная вода, и Мариша выехала в Туруханск, чтобы оттуда пароходом на порог и дальше, в Россию, искать Василия. Не раз пыталась она разгадать то, что называли Россией; в доме у Ширяевых часто вспоминали ее, — сами по прадеду были российские и на пороге часто встречались с российским людом, — и Россия всегда представлялась ей так: небольшой зеленый круг лесов и гор, посреди круга порог, за кругом — густая холодная синь, и она, эта синь, — главная большая Россия. Туда и тянуло, и было страшно. И теперь Мариша ехала туда с тревогой, но страх постепенно уступал желанию.

Провожали Маришу Сень и Кояр. Сень уже не отговаривал ее, а пророчил скорую встречу с Василием.

Он вспомнил слухи про войну, про большевиков и решил, что в войне победили большевики, они и нарядили Ландура в грязную плешивую парку. Сам Ландур вольно не надел бы такую.

Приехали в Туруханск и тут же на берегу узнали от рыбаков, что в России произошла другая революция: Великая Октябрьская, — и власть уже не временная, а постоянная — Советская. Встала она не сразу, а с большой войной, война доходила до Туруханска, теперь и в Туруханске — Совет. Он — недавно, с зимы, но уже кое-что сделал: закрыл все крупные купецкие лавки и открыл свою лавку — кооперацию, без купца; отобрал у купцов лишние дома, которые сдавались внаем, и расселил по этим домам бесприютную бедноту; в ребячьей школе устроил вечерние курсы для неграмотных взрослых.

Сначала пошли в кооперацию посмотреть, как торгуют без купца. По внешности кооперация ничем не разнилась от купецкой лавки, висел только на ней красный флаг, и Сень посмеялся:

— Рыбаки, однако, обманули нас. Сам купец, пожалуй, спрятался, а женка, сын и дочь торгуют. Без купца ведь… Что скажешь?

Остановился он у порога, откуда видна была вся лавка — длинная, как Ландуров пароход. Торговали в ней сразу трое — парень и две девушки. Сень попробовал отгадать, кто из них хозяин, но похожего не нашел. Обыкновенно купец-хозяин был пожилой, бородатый, сердитый и делал чистое, легкое дело: ценил пушнину; получал деньги; товар отпускал работник, один на всю лавку, метался, как напуганный заяц, а хозяин все сердился — плохо бегает, прогоню. Здесь же работали все. Сень начал следить, кто получает деньги. У самой двери стояла небольшая будка, платили туда, в маленькое оконце. «Э-ге… Вот куда спрятался хозяин», — подумал Сень и украдкой заглянул в будку. Деньги получала девушка.