Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Тьфу! — Сень плюнул. — Какие бойкие стали девки.

Тут Сеня заметили, и к нему подошел паренек-кооператор.

— Здравствуй, товарищ! Какой товар надо? Пойдем посмотрим.

Сень крепко стиснул руку Кояра и потянул его за собой, он боялся, что ласковый, улыбающийся паренек заведет его в какой-нибудь темный угол, отнимет пушнину, а самого — на улицу коленом. Он хорошо знал купцов: и Ландур начинал ласково.

Показывая товар, паренек называл цены. За дюжину рыжих белок отпускали пуд муки, за пятнадцать штук — отрез хорошего сукна на халат, за столько же — непромокаемые рыбацкие сапоги с высокими голенищами. Ландур давал вдвое меньше.

Когда осмотрели лавку, паренек захотел показать и склад, где были невода, сети, капканы и бочки, но Сень решительно отказался:

— Думаешь, остяк — дурак, всему поверит.

Паренек начал уверять, что говорит одну чистую правду: сию же минуту может отпустить любой товар.

— Знаю, знаю… — упрямо твердил Сень. — Сначала дешевая цена, потом — чай…

— Будет чай, будет! — воскликнул паренек. — Давай-ка попьем, легче разговор пойдет.

— Вот, вот, знаю. Потом водка, а потом… — Сень двинул коленом в воздух. — Правильно говорю?

— Совсем даже неправильно. Я не купец.

— Кто?

— Советская власть, большевик.

— Большевик? Василий? — Сень насмешливо оглядел паренька. — Ландур, вот кто! — И вышел из лавки.

Подобное этому случалось в кооперации постоянно. Новички из тайги и тундры считали кооператоров купцами: торгуют — значит, обманывают; в дешевых ценах и ласковом приеме видели новый ловкий подвох. Первый торг для кооператора был как штурм крепости. Ходит человек в лавочку день, другой, перебирает товары, улыбается, называет приятелем, а заикнись о торге — подхватит пушнину и унесет к купцу. У купца дешевле, но зато все ясно: угостят водкой и выведут за дверь. А что будет в кооперации после дешевых цен — неизвестно. Вдруг изобьют неслыханным смертным боем!..

Мариша все-таки уговорила Сеня вернуться поторговать. За один мешок пушнины они получили и продуктов и припасов на полгода, перенесли товар к знакомому рыбаку и снова пошли в кооперацию «гостевать». По соседству с лавочкой на высоком берегу реки кооперация имела специальный домик для «гостеванья». В одной половине были книжки, плакаты, журналы и газеты, в другой — чайные столики. Приедет человек из тайги, из тундры — всю жизнь не видел ничего, кроме обмана и обора, — как достучаться до его недоверчивой, недоступной души? Кооператоры ведут его в этот домик, пьет он бесплатно крепкий чай с сахаром и печеньем, кооператоры читают ему книжки, рассказывают о революции, о новой жизни, о справедливой торговле. И человек начинает постепенно отмякать. Один отмякнет в день-два, на третий уже спокойно приступает к торгу, иному нужна неделя, бывали и такие: чай пить ходит в кооперацию, а торговать к купцу.

Когда принесли чай, печенье, папиросы, Сень тронул кооператора за плечо.

— Скажи, друг, много будет стоить?

— Ты — наш гость, а с гостей не берут плату.

— Чей гость? Когда есть гость, есть и хозяин. Какой гость без хозяина? Сам говорил, ты — не хозяин. — И Сень отодвинул угощенье.

Пришлось трижды менять чай, пока Сень настолько уяснил новые порядки жизни, чтобы спокойно взяться за стакан. Напившись чаю, он перешел в читальню, к агитатору, и ушел оттуда на закате солнца, последний. Наутро снова явился в лавочку, потом «гостевать», потом обошел купецкие лавки, — внимательно наблюдая, как обходились с людьми, как ценили товары и пушнину, и не спеша, придирчиво строил новое понимание жизни.

Сень решил дождаться парохода, посадить Маришу и потом уж, со спокойной душой, отплыть к дому. Но пароход не торопился, и все, чтобы не терзаться ожиданиями, завели себе какое-нибудь дело. Маленькая целые дни гоняла по туруханским улицам синий обруч. Туруханск стоит на горе, и давно, — улицы там сухие, утоптанные.

Пока маленькая резвилась, Мариша либо шила, либо читала, а вечером, когда та ложилась спать, уходила на курсы для взрослых. Там сначала два часа взрослых, как ребят, учили письму и чтению, потом им же два часа читали лекции о классовой борьбе, о безбожии, о разведении в северных краях картошки и лука. Первые два часа назывались ликбезом, вторые — народным университетом. Мариша была грамотная, окончила Надпорожную трехклассную школу и здесь ходила в университет.

Кояр заходил и в ликбез и в университет, а больше ловил переметом рыбу, гостевал, глядел на лес, на небо, а Сень, как только открывался чайный домик, занимал стол у окна на реку. Своим чередом идут разговоры, чаи, а глаза своим чередом оглядывают Енисей и Нижнюю Тунгуску.

Берег высокий, дни солнечные, издалека видит Сень каждую возникшую лодку, без труда узнает, кто в ней: местный береговой рыбак или далекий таежный охотник. Если рыбак — Сень продолжает сидеть, если охотник — идет под берег встречать, не важно, кто охотник — остяк или эвенк, — все равно свой брат. Сень берет его под руку, ведет сначала гостевать, потом в лавочку, а когда пушнина сдана, пустые идут по купцам. Купцы рады, — вот принесли пушнину! — а Сень разводит руками и начинает притворно ахать:

— Ничего не убил, за всю зиму ни одной белки. Жалко себя, вас и того пуще жалко… А ничего нету, верно. Вместе погибать будем.

Наконец пришел пароход «Спартак», и Мариша уехала к Большому порогу. Немного погодя на пароходе «Север», который развозил товары по станкам и зимовьям теперь уже не от Ландура, а от Советской власти, уехали Сень и Кояр домой.

На девятый день «Спартак» остановился у Большого порога. К штурвалу взошел Веньямин. Тут, у штурвала, и состоялась встреча Мариши с братом. Все время, пока шли порогом, Мариша ликовала: «Братик у штурвала. Сбылось! Сбылось! Штурвальное колесо ходит легко и послушно, как у отца, как у Егора!»

Заметила, что послушание добывается с огромным трудом — уже на полдороге у Веньямина взмокли от пота виски, лопатка целой работающей руки горбом выпирала бушлат, — но тут же Мариша нашла и утешение: главное не это ведь, главное — братик у штурвала.

Когда вышли на берег, повстречался брат Павел. «А как же с этим?» — подумала Мариша и не успела решить, Павел уже обнял крепко, по-братски, сначала Маришу, потом девочку.

— А батюшка? Умер?.. Царство небесное, царство! — сказал проникновенно, перекрестившись на восток. — От батюшки нет никакого завету нам, наставленья?..

— Какой завет: батюшка умер безгласным.

— Ты как, погостить, навсегда? Приходи ко мне завтра, ждать буду.

— Мне об этом еще подумать надо, — сказала Мариша.

— Чего думать, не куда-нибудь зовут, а к брату. Прошлое вспомнила… Я считаю, сгинуло наше прошлое заодно с проклятым царишкой. — Тряхнул курчавой седеющей головой в том смысле: «Слава богу, что сгинуло», и ушел.