Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Доказать можно, поспорить с ними. Дядя-то разберется.

— Чем же мы с вами докажем? Морковкой да свеколкой. Домами да бараками. Одно это убедительно. А на это нужны годы… Сколько нужно вам лет, чтобы и картошки и капустки было вдоволь? Три, пять, десять?

— Не знаю.

— Ну, и дядя не знает, сколько ждать, сколько терпеть. Выходит, и он прав.

Григорий умолк. Христина опять начала перебирать позабытые было цветы. Григорий стал помогать ей.

— Идемте, Куковкин еще подумает что-нибудь, — сказала она, поднимаясь.

Григорий взял ее под руку и повел в глубь леса, бормоча:

— А пускай думает. Люди о людях часто зря думают. И я подумал однажды, а вот сейчас пришел к тебе, про которую подумал… Подумал, что ты черствая, хитрая. И ошибся. Ты и сама не знаешь, какая ты маленькая, добрая, простодушная.

Христина догадалась, что началось то главное, ради чего пришел Григорий, и первым чувством было желанно убежать, оставить все так, как есть. Она попробовала отнять руку, но Григорий взял и другую и начал целовать Христину. Целовал и говорил:

— Хорошая ты моя, маленькая, глупенькая…

— Пустите! Что вы… — шептала, отбиваясь, Христина. — Вы пьяны.

— Ничего-то ты не знаешь. Тебя любят… Любят. И ты ведь любишь?

Христина высвободила одну руку, быстро обняла Григория, поцеловала и оттолкнула.

— Знаю. Пусти! Какой нескладный. Ты же первый целовал меня, первый — и пьяный. Всю жизнь досадовать буду.

— Ничего, пройдет. Пьяный, не чужой.

— С тобой не сговоришься… Иди прямо лесом, на поле нечего делать. И больше такой не появляйся!

Христина шла от болотца обратно к полю. Шла нарочно медленно и думала, что если пойдет так до поля, то разгоряченное лицо остынет, и Куковкин не подумает ничего серьезного. И вот тут сама невольно подумала, что серьезного и нет ничего, что признания Борденкова — пьяная блажь. Проспавшись, он посмеется, потом пойдет рассказывать веселое приключение.

Она представила, как будут смеяться, какие при этом будут говорить слова, шутки и с какими потом ухмылками будут оглядывать ее, — и ее охватил такой стыд и страх, какого она еще не знала. Руки, ноги и спина ослабели, во рту стало жарко и сухо.

Некоторое время она стояла, позабыв о себе, и прислушивалась, не смеется ли Борденков, который не успел еще уйти далеко. Но только кусты шуршали однотонно и негромко, как шуршит пересыпаемое зерно. Вспомнив о себе, Христина удивилась, что не плачет и даже не может заплакать почему-то. Лесом, минуя поле, она ушла домой и закрыла комнату на замок.

Вечером прибегали и стучались к ней девочки Куковкина, потом приходил Вакуров, она не открыла и не откликнулась, а когда на другой день пришел Борденков, не открыла и ему. Он знал от Куковкина, что Христина дома, иногда слышно, как она ходит, как булькает вода, наливаемая из графина в стакан, и решил, что его не хотят видеть.

Потом каждое утро, выходя на работу, Христина жаловалась на головные боли и одевалась, как больная: и в жаркие июльские дни ходила в платье с длинными рукавами, с глухим воротом, голову и шею кутала большим осенним платком, чтобы свалить на болезнь и свой усталый вид, и рассеянность, и нежелание встречаться с людьми. Избегая их, она зорко наблюдала за ними со стороны и старалась угадать, знают ли они что-нибудь. Понять было трудно.

Чтобы не оказаться застигнутой врасплох, Христина решила пойти опасности навстречу и начала собираться в город. Тут она действовала как бы не по своей воле, а точно какой-то более мужественный и опытный человек подсказывал ей. Он посоветовал навестить Коровина, он выбрал вот этот поздний час, когда город ложится спать и риска встретить Борденкова меньше, он подсказал одеться по-праздничному и взять гагарье крыло — подарок Большого Сеня, он научил, как надо отвечать на вопросы и что спрашивать самой. Ободряемая им, Христина храбро, безразлично ко всему прошла мимо дома, где жил Борденков.

Коровин сидел на скамеечке у мерзлотного домика.

— Давно пора, давно, — сказал он и радостно тряхнул Христине руку. За все время в Игарке он видел ее раза два, и то мимолетно. — Вот спасибо! И я порывался к вам, да все некогда, опутан. Сегодня вот на скамеечку выполз, и здесь контора получилась. Кто о печках, кто о дорогах…

— Я всего только проведать. О деле ни слова. Не погоните?

— Ну, что вы!.. И о деле можно. Здесь всегда можно, здесь и солнышко всю ночь работает.

— Сегодня у меня праздник. Сегодня я гуляю, навещаю друзей, радуюсь.

— Вижу, вижу. — Коровин окинул глазами праздничный наряд Христины. На ней были шелковое фиолетовое платье, лаковые туфли, шляпа из желтоватой соломки, в руках пестрое гагарье крыло вместо веера.

— Как вы, такая, шикарная, ухитрились пройти по нашей хляби? — удивился Коровин.

— Перелетела. — Она помахала крылом. — Я не шучу. Оно волшебное. За рекой в Старой Игарке живет остяк Большой Сень. С виду он настоящий кудесник: весь белый, сгорбленный, носит платок, у пояса такой особый нож. Я уверена, что он — шаман. Привозит недавно рыбу, встречает меня и спрашивает: «Девка будешь?» — «Девка», говорю. «А у меня парень есть. Приеду сватать тебя». Я говорю, что замуж мне рано и некогда, молода еще и надо работать. «И парень не стар». И вот, что ни встреча, зовет: «Приезжай да приезжай. Привыкай к парню!» И всегда привозит что-нибудь в подарок: рыбу, гусей, гагар. Отказаться нельзя, обида кровная, я и взяла это крылышко.

— И улетела вместо того берега на этот.

Христина развернула крылышко и низко склонилась над ним, в словах Коровина послышался ей намек, и вся храбрость, собранная с таким трудом, оставила ее. Она понимала, что заниматься крылом долго нельзя — и невежливо и можно вызвать у Коровина новые подозрения, — но в то же время боялась поднять голову.

— Чем вы заинтересовались так? — спросил Коровин.

Христина молча подала ему крыло. Теперь склонился над ним Коровин, а она сбоку наблюдала за его лицом и вслушивалась в тон его слов: «Любопытно… Развернешь, получается один рисунок, а сдвинешь немного, и уже совсем другой». И лицо и тон у Коровина были обычны.

— Любопытно. — Он вернул крыло, поднялся. — Я поставлю чай.

— Для меня не надо. Чаевничать я приду в другой раз.

— Чем же угощать вас? Кроме чая, ничего нет. Придется, как Борденков, заводить орешки.

Христина и сама не ожидала той смелости, какая появилась у нее, уже не скрывая своего интереса к Борденкову, она спросила, как закончилась у него история с актом.

— Акт пойдет в печку. Все остается, как было. Мы тут сходимся каждый вечер, нас тут целое гнездо. — Коровин показал Христине чертежи, диаграммы, зарисовки. — Видите, что натворили? И вы напрасно сидите на своем острове совой-отшельницей. Заходите к нам почаще, запросто. Конев с Борденковым — отличные ребята. Ну, а я лучше всех. — Он посмеялся. — Жди, когда похвалят другие. — Прощаясь, опять говорил: — Заходите, будем рады.