Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

— Странно. Почему я?

— У вас, извините, большой авторитет. Вы разве не замечаете? А паренек — он вас знает, и девочки тоже. Ну, он заходил к вам совсем недавно, я только не упомню фамилии. По-моему, что-то насчет увольнения.

Словно железным прутом с оттяжкой ударили Павла.

— Сашу? Прокофьева!

Как долго она морочила ему голову! Ах, салонная львица, элита! И как все интеллигентно и благопристойно.

— Сашу Прокофьева? — повторил он.

— Но что же вас так удивило? Вы не можете даже представить себе, какую услугу окажете нам.

— Да он же мой друг! — сорвался с вежливого тона Павел. — Друг! Ну с какой же стати я стал бы!

Он не мог больше щадить.

— Вот вы… интеллигентная, умная женщина… — выдавил из горла совсем ненужное предисловие. — Неужели вы не понимаете… Неужели и в самом деле вы убеждены, что все люди вокруг — это так, другой «сорт», что ли? Почему вы свое самомнение не пытаетесь даже скрывать? Кто вам давал повод?

— О чем вы, не понимаю?! — испуганно и возмущенно прошептала Эра, отступив к своему столу. — Откуда вы взяли, право!

Павел комкал пачку «Беломора».

— Не понимаете? Но ваш Веник непременно будущее светило! Он называет меня «плебеем» не стесняясь. Что такое? Почему?

— Это ваше дело, как вы друг друга называете. Все это несерьезно, Павел Петрович!

— Не знаю, по-моему, очень серьезно, — заметил Павел. — За Прокофьева не беспокойтесь, он простой парень, в суд вряд ли подаст.

Эра Фоминична торопливо надевала шубку, шляпку. У двери резко обернулась, и он не узнал ее. Это была прежняя львица, способная не только поранить, но разорвать на клочки.

Нет, сама Эра не испугала его, настораживало другое. Он вдруг понял, что мягкая, округлая, какая-то лавирующая внешность Пыжова — а он теперь для Павла был неотделим от жены — на поверку выходила маской, притворством. На самом деле такие люди способны добиваться своего любой ценой, даже собственным унижением. Вопреки всему. И это было связано каким-то образом с жизнью мастерских, со школой, с семьей Кости Меженного. Узел крепкий и запутанный, который не так-то легко развязать. Узел «технически обоснованный…».

Вечером Павел зашел к Наде: хотел рассеять как-нибудь ее обиду после двух неудачных разговоров по телефону. Но она не собиралась мириться. Слишком встревожили ее заявления, что лежали у директора.

Снова возник какой-то непонятный спор, из которого выходило, что Павел не умеет работать, а еще пуще — жить, и это никак не радует Надю.

— Надька, брось! — сказал Павел. — А сама ты хорошо работаешь? Твой комсомолец лежит в больнице, избитый будущими светилами науки, а комсомольская организация числит его прогульщиком. Здорово получается!

Надя недовольно отмахнулась.

— Все уже установлено, я послала Майку в больницу. Ничего страшного, кажется, нет. Драка, подумаешь! Первый раз, что ли!

— Можно б сообща взяться за порядок, если мы комсомольцы.

— Почина не было, — спокойно возразила Надя.

— Какого почина?

— Чудак-человек! — сожалеюще засмеялась Надя. — Ну, обыкновенного! На всякое мероприятие должен быть п о ч и н. Вот квартиры начинали самостроем возводить — это горьковский почин. Саратовские комсомольцы — застрельщики снегозадержания на полях. А наше дело — не стоять в стороне.

— Снег на Крайнем Севере задерживать? — расхохотался Павел.

— А ты что думал? Снег не типично. Но вот металлолом собрать — это и наше дело!

— Лом собирать можно и без почина, — убежденно сказал Павел. — И хулиганье приструнить, по-моему, тоже.

— Ты узко смотришь, — не согласилась Надя. — А у всякого вопроса есть еще и политическая сторона, и о ней забывать не стоит.

— Политическая сторона у хулиганов?! Бить их надо по башке без всякой политики, чтобы тише воды были, и все.

— Нет, ты все же неисправим, — с еще большим сожалением сказала Надя. — Мы, конечно, можем провести всякое мероприятие, но за него другие ухватятся, газеты, как всегда, начнут кампанию. И получится, что у нас этих хулиганов больше всего. Веселенькое первенство! И потом — нечего у милиции хлеб отнимать.

— Что-то у тебя не так выходит, — покачал головой Павел.

Разговора не получалось, они определенно переставали понимать друг друга.

Надя задумалась. После некоторого молчания сказала, будто советовалась с ним:

— Знаешь, Павлушка, я надумала отказаться от комсомольской нагрузки. Устаю сильно в кадрах, пусть переизберут.

— Устаешь?

Надя стала когда-то секретарем, потому что была строга, точна в слове, внушала к себе уважение. И вообще была молодым специалистом из хорошей рабочей семьи, о ней полагалось заботиться и даже выдвигать… Ничего иного, по-видимому, и не требовалось. По форме. Но скоро она уйдет из секретарей, и ничего, решительно ничего не изменится. Какой тут смысл?

— Устаешь? — недоверчиво переспросил Павел. — Но ты ведь на днях рекомендации собирала в партию! Там, думаешь, легче будет?

Надя не ответила. Даже как будто не слышала его. Он был жесток к ней, если мог так безжалостно ставить вопрос.

Пересев удобнее на стуле, она вдруг подняла колено и с болезненной гримасой сняла с ноги маленькую узконосую туфельку. Туфля по виду казалась чуть ли не меньше ее ступни. Надя с видимым удовольствием пошевелила сплющенными пальцами в прозрачном капроне.

— Прямо беда! Купила в прошлом году модные, думала, разносятся, — пожаловалась она. — И мучаюсь. Придется, наверное, в комиссионку их.

Ему вдруг стало жаль ее маленькой ноги с помятыми пальцами и розовой полосой отека на высоком подъеме. Нелепым показался весь разговор и даже то, что они сидели в кабинете кадров, на работе. Унес бы ее сейчас на руках куда-нибудь, в ночь, во тьму, чтобы помириться раз и навсегда, забыть дневные мучения и споры, остаться наедине.

— Знаешь что, Надюшка… — виновато сказал Павел. — Ты не обижайся, когда я ору по телефону, ладно? Так выходит как-то. А я все равно не могу без тебя. Ну? Давай в воскресенье махнем на лыжах куда-нибудь! На Изкось-гору, а? Пойдем?

Надя лениво, ласково улыбнулась, потягиваясь за столом.

— Ох, Павлушка… Некогда в воскресенье. Мне в воскресенье к портнихе нужно. Лучше уж сегодня в кино сходим.

Тут Надя привычно набрала номер Дома культуры, справилась о билетах.

— «Черноморочка». Говорят, там потрясающая песенка. Пойдем?

Утром Васюков подозрительно посмотрел в усталые глаза Павла, спросил с понимающей усмешкой, что за свидание состоялось вчера у него с Эрой, женой уважаемого начальника.

— Вообще-то самое верное дело! Пока Пыжов разберется, а у тебя уже, как говорится, вся грудь в орденах! — посмеивался он. — Действуй, брат, в том же духе! Одобряю.