Валентин Гринер - Выше полярного круга (сборник)

Володе всегда нравилось это необычное сочетание одежды: парадная легкость, компенсированная грубым овчинным теплом. Одеваясь так, он чувствовал себя книжным барином, могущим в любую минуту скинуть с себя соболью шубу и оказаться средь шумного бала в парадном фраке. Шумным балом теперь ему представлялись ресторан скорого поезда, где он будет обедать, городская гостиница, где он станет жить, широкие лестницы руководящих учреждений, по которым придется бегать, подписывая документы на выдачу пильных цепей Кусинскому лесоучастку… Потом, когда успешно завершится главное командировочное дело, он зайдет в магазин с кроваво-яркой вывеской «Рубин», небрежно запустит руку в карман грубого полушубка, достанет все оставшиеся деньги и купит Зине какую-нибудь дорогую побрякушку. Ему для жены ничего не жалко. Подумаешь, скромница, пластинки заказала. Это, конечно, само собой. Но разве рублевая пластинка подарок для жены лесоруба, который за свою однодневную зарплату может купить двадцать, а может и тридцать пластинок?! Особенно, если будут цепи и, следовательно, — кубики деловой древесины…

На высоких соснах у конторы шумно галдело воронье. У крыльца по-прежнему пыхтел бензиновым дымом козюбинский «газик». Ивана в машине не было.

Шофер встретил Сидельникова в коридоре, тут же высунул из рукава истертого полушубка часы на широком браслете, осуждающе помотал головой:

— Долго чешешься, начальник. Учти, мне к восемнадцати ноль-ноль надо быть дома. Это хоть в узел завяжись…

— Смотри, какой ты точный, — усмехнулся Сидельников. — Боишься опоздать на свидание с английской королевой? Так она баба не гордая — подождет такого красавца…

— Имел я в виду королеву. Сегодня ж хоккей!

— Н-у-у?! — притворно удивился Сидельников. Он не любил хоккей. Иногда смотрел ледяные баталии из солидарности с сыном Генкой, считал и самую игру и частое смотрение ее по телевизору пустой тратой времени… Субъективно, что и говорить, относился к хоккею лесоруб Владимир Сидельников, передовик производства, обладатель многих трудовых наград, любитель охоты, рыбалки, мототранспорта, умных книг, героических кинофильмов и хорошей музыки.

— С канадцами! — радостно, не почувствовав иронии, сообщил Иван, когда Сидельников взялся за ручку козюбинской двери. — Давай по-быстрому…

— Если с канадцами — тогда я мигом, — дурачился Володя, зная, что никуда шофер не денется, раз получил указание Степана Петровича, будет материться и ждать, сколько надо, хоть до самой ночи, пусть даже по телевизору станут показывать матч нашей сборной с командой марсиан. Участку нужны цепи.

Степан Петрович тоже торопил Сидельникова. Командировочное удостоверение уже лежало на его столе, подписанное и скрепленное гербовой печатью. Володя прочитал документ и ухмыльнулся. Там, в графе «должность», было на машинке отпечатано «агент по снабжению».

— Это ты спрячь на нужный случай, — сказал Козюбин. — В гостинице предъявишь, иначе туда не пропишут… Но лишь бы зря не козыряй. Понял?

— Все ясно, — сказал Володя, пряча документ.

— Быстренько получи в кассе — и жми на станцию. Кассирша у себя ждет… Если что срочное — звони из города по телефону. Сюда или домой. В любое время дня и ночи звони… Основной курс держи на «Лесоснаб». Там люди толковые, помогут, подскажут… На всякий случай загляни в хозяйственный магазин. Там, кто-то мне врал, продают разные запчасти за наличный расчет…

— А как же это… потом… Бухгалтерия отчет спросит, — несмело спросил Володя.

— Это не твой вопрос. Ты получаешь премию. А за нее, за премию, отчитываются только перед родной женой. — Степан Петрович стыдливо отвел в сторону глаза. Но вдруг воспрянул, видимо, вспомнив, ради какой цели идет он на незаконные действия, и твердо сказал: — Цепи вези. Они окупят… Двадцать кубов древесины — и вся любовь до копейки.

Володя понимающе кивнул, а под полушубком почему-то пробежал холодок. Ощущение было такое, как много лет назад, когда он, деревенский пацан, лез через заборный пролом в соседские парники за огурцами. Муторное было ощущение, противное…

Деньги он получил без проволочек. Когда расписывался в ордере, заметил, что кассирша смотрит на него с ехидной ухмылочкой: премия, мол, премией, а денежки-то незаконные, не твои… Володя сердито сунул купюры в карман, поторопился на улицу.

Иван Буратино сидел в машине, поглядывал в мутное окошко, нетерпеливо прогазовывал, как поезд, пробующий тормоза.

— Давай, Ваня, втыкай четвертую, — сказал Володя, усаживаясь. — Теперь чем скорей, тем лучше.

— Ну да, — проворчал шофер, трогая с места. — То тянут сами резину, а то скорей…

— Ладно, не ворчи, — добродушно сказал Володя. Его уже одолевали заботы предстоящей командировки. — Главное нам с тобой — на поезд успеть. Билет еще взять надо… — Он помолчал, раздумывая. — Скорый в Савероград поздно приходит. Говорят, в гостиницу трудно устроиться…

— Устроишься, — заверил Буратино со знанием дела. — Только красненькую не пожалей.

— Чего? Чего не пожалеть?

— Десятку, чего. — Буратино уже перестал злиться, оживился. — Подходишь к окошку: там человек двадцать-тридцать ждут. Ты прямичком вперед. Без лишних вопросов протягиваешь администраторше паспорт, говоришь: «У меня бронь министерства. Гляньте, пожалуйста, будьте добры». Она смотрит и все дела.

— Куда смотрит? — не понял Володя.

— На луну! — Буратино сплюнул в окошко. — Из паспорта красный уголок торчит. На него и смотрит.

— А если она паспорт в рожу бросит? Честная баба попадется — и бросит. Или милицию позовет. Не все ж на свете сволочи и взяточники…

— Хе! Тогда скажешь: «Прошу прощения, у меня в паспорте просто лежали деньги».

— А как же бронь министерская?

— Возмутись! Бюрократы, мол! Вызвали на совещание человека за тысячу верст, а гостиницу не заказали, не позаботились.

— Но в области-то министерств нету.

— Тютя ты, Сидельников, — с удовольствием подытожил Иван. — Посылают же таких в командировку! Нету министерств — есть другие руководящие организации. Ты ж в какую-то едешь. На нее и вали!

— Деловой ты мужик, Ваня, — отметил Володя снисходительно.

— Деловой не деловой, а тертый, это да. Хочешь жить — умей вертеться…

Машина быстро проскочила поселок, вырулила на зимник: широченный зимник, отлично укатанный и приглаженный, но крученый, как гадюка на плесе. По обе стороны дороги тянулись отвесно срезанные снежные увалы, точь-в-точь повторяя конфигурацию зимника. Будут они тянуться, эти увалы, до самой станции, без малого сто километров. В конце апреля, когда по-настоящему шумнет весна, дорога раскиснет, пойдет на слом, а сугробы, наворочанные за зиму косорылыми грейдерами, будут убывать потихоньку, считай, до самого июля. Уже и деревья распустятся, и трава пробьется из волглой земли, а сугробы все еще будут дотаивать, как свечи. И человек, промышляющий в летней тайге, измученный неподвижной духотой чащобы, слепнями и гнусом, с наслаждением сунет разгоряченные руки в рыхлый снег, бывший не так давно обочиной работящей дороги. А летних путей из Кусинска станет два: речной и вертолетный. Теперь они бездействовали. В ходу была снежная магистраль, по которой Володя Сидельников мчался в ответственную командировку.