Николай Плевако - Полнолуние

В первую минуту она посчитала, что, пожалуй, правильно пробрали на бюро и Засядьволка: до сих пор сердилась на него за сломанный ветряк и неубранную солому с полей. Но вспомнила собственные мытарства и по-человечески пожалела бригадира (уж если пробирать, то надо ее, председателя).

— Кажется, за лесопосадкой пашут? — сказала Елена, останавливая линейку.

— Свернем, посмотрим? — предложил Засядьволк, дергая вожжами и съезжая с дороги. — Тут недалеко мои трактористы.

За лесопосадкой приглушенно рокотал мотор. На свежих черных отвалах земли лежал желтый свет фар. Елена крикнула в темноту:

— Эй, кто там?

Но никто не ответил. Засядьволк спрыгнул с двуколки, пересек луч, словно разорвал финишную ленту, пристально всмотрелся в ночь. Луна не светила, было темно, хоть глаз выколи.

— Наверно, перекур. На другом гоне еще трактор. Один пашет всвал, другой вразвал.

Елена подошла к бригадиру:

— А как зябь?

— Дождя бы. Земля глыбистая.

Они зашагали по вспаханному полю. Глыб попадалось не так уж много. К трактору помимо плуга был прицеплен металлический каток-ежик и борона с бревном. Они и разбивали комья, выравнивали пашню. По всему видно, добросовестно работал тракторист.

— Кто тут пашет? — спросила Елена.

— Пантелеев. Гвоздей у вас просил для хаты. Второй год строится.

— Будут гвозди. Пусть Пантелеев немного подождет, — уверенно сказала Елена и подумала: «Сама съезжу в город, а достану гвоздей!»

— Печенку проел мне с этими гвоздями, да и рассудить: зима не за горами, а хата недостроенная.

— Да, дождя не мешало бы, — сказала Елена, останавливаясь на краю пахоты. Дальше шло не то жнивье, не то толока, трудно было разобрать в темноте.

— Может, перекусим? — вдруг предложил Засядьволк и повернул к двуколке. — Небось протрусило в дороге. У меня с собой кое-что прихвачено.

— Нет, нет, спасибо.

— Давайте за компанию. Дочка тут мне наготовила хабур-чабур. — Он полез в ящик, достал из-под сиденья узелок. В нем оказались яйца всмятку, сало, пара луковиц, горбушка домашнего хлеба — обычная крестьянская еда. Отказаться было неудобно, да к тому же Елена проголодалась. Когда они поужинали, Засядьволк стряхнул на землю крошки, сунул в карман платок, сказал с улыбкой:

— Спасибо, что не побрезговали.

— Что вы! Вам спасибо.

— Вижу, не такая вы, как прежние председатели. Те все на «Волгах» мотались, даже здороваться забывали.

— Подождите! Вот отремонтирую машину, не придется вместе ужинать.

— Шутите, Елена Павловна. Верьте мне, я раз взгляну на человека и уже вижу, чем он дышит… Вот Рубцов нехороший, скользкий человек. А Василий Никандрович Бородин деловой, зря не нашумит.

По тому, как Засядьволк просто, по имени и отчеству назвал секретаря райкома, Елена заключила, что он близко его знает, даже, возможно, родственник ему, и спросила об этом.

— Василий мальчишкой бегал ко мне во двор посмотреть, как я мотоцикл делаю. Я эту машину собрал, можно сказать, из хлама. В те годы прокатить парню на мотоцикле по хутору все равно, что сейчас на собственной «Волге».

Елене хотелось побольше узнать о Бородине, а расспрашивать почему-то было неудобно, словно Засядьволк и впрямь запросто мог разгадать ее сокровенные мысли. Он сразу стал ей близким человеком. Люди, которые хорошо отзывались о секретаре, не могли быть дурными, потому что сама Елена считала Бородина добрым, отзывчивым, душевным. Она лишь боялась, что деловые встречи упростят их отношения, чувства уступят место разуму.

— А за бугром чей трактор? — спросила Елена, прислушиваясь к отдаленному рокоту.

— Мельникова.

— Вот что. Завтра в строительной бригаде освобождаются два «натика», я их к вам направлю.

— Очень хорошо, Елена Павловна! — радостно отозвался Засядьволк. — Тогда за неделю поднимем зябь… Помню, отец на волах пахал. Весною выедешь в степь, посмотришь, сколько пахать, сколько исходить нужно взад-вперед, — руки опускаются. Отец, бывало, говорит: «Не пашется, а ты все равно паши, паши. Втянешься— легко станет». И верно. Походишь, разомнешься и уже думаешь: «Одолею! Еще столько будет— одолею». Не беспокойтесь, Елена Павловна, поднимем зябь!

Елена удивленно посмотрела на Засядьволка, словно ей напомнили о чем-то важном, долго не приходившем на ум. «Паши, паши, Елена, втянешься — легче станет», — сказала она сама себе, и то, что еще недавно представлялось трудным, неразрешимым, теперь выглядело простым и доступным. На прощанье она пожала загрубевшую, шершавую руку бригадира, как не жала до сих пор никому.

По небу ползли тучи, изредка освещаемые дальними зарницами. Пахло сыростью, прелым листом. Набегал ветерок, и в лесопосадке беспокойно шелестели деревья, словно собираясь в какое-то дальнее путешествие.

— Долго трактористы перекуривают. Пойду к ним, — сказал Засядьволк, прислушиваясь к бродившей, как вино, темноте, и тяжело зашагал по вспаханному полю, довольный тем, что поужинал вместе с председателем.

Перед тем как упасть снегу, было зябко, ветрено. И даже солнце, иногда пробиваясь сквозь плотные облака, светило холодно и как-то бесстрастно. Иву с обеих сторон стиснула белесая кромка, и студеные волны набрасывались на нее, как голодные. В облетевшей рощице голые тополя стыдливо жались друг к другу, дрожа от холода. Сухая смерзшаяся трава клочьями торчала по пойме среди кустов краснотала. И лишь кое-где еще алели огоньки шиповника, напоминая о недавнем лете.

Ночью пошел снег…

Двенадцатый час — в селе время позднее и глухое, даже в райцентре. Бородин засиделся в кабинете с разными отчетами и справками, время от времени поглядывая в окно. Широкая полоса света падала на быстро белевшую дорогу. Сторож в тулупе до пят и длинными, до колен, рукавами, похожий на Деда-Мороза, вошел в этот свет и стал жестикулировать, покачивать головой и поднимать глаза к небу, видно, журил секретаря, не знавшего покоя и ночью.

Бородин резанул ладонью по шее, показывая, как загружен работой, но все-таки отложил бумаги. Он подумал, что надо обязательно съездить в хутор Таврический, посмотреть самому, как там идут дела у молодого председателя.

Вслед за снегом ударили морозы с жгучим степным ветерком, только успевай отворачивать лицо. Ива наглухо покрылась льдом. Ветры смели снег к берегам, и лед лежал чистый, ровный, с хорошо видными пузырями воздуха, наплывами наслуда, трещинами по торцу и толщиной на полметра. Рабочие сельпо начали пилить лед, и мальчишки вертелись возле них, наблюдая, как они захватывали железными крюками квадратные прозрачно-синие плиты, плюхавшиеся в воде, точно пудовые рыбины, оттаскивали к берегу и там складывали в бурты, засыпали опилками, накрывали соломой.