Николай Плевако - Полнолуние

— Даже не знаю, с чего начинать… Труб нужно метров двести, — бодро приврала Елена, надеясь на щедрость областного начальства.

— Труб? Каких труб?

— Водопроводных. О г мороза полопались на фермах прошлой зимой.

— Мы в этом году, Елена Павловна, десять километров водопровода провели в свиносовхозе. На складах ни одного метра труб не осталось.

— Бочками воду возим.

— Не знаю, чем я тебе могу помочь. Может, директор Сельхозтехники вникнет в твою нужду да потрясет фондами, — Бородин кивнул головой в сторону щегольски одетого мужчины, но тот отчаянно замахал руками, как сигнальщик на мачте корабля:

— Вы же знаете, Василий Никандрович, водопроводных труб нет. Лимит исчерпан полностью.

— Слышишь, Елена Павловна, — сказал Бородин. — Что у тебя еще?

— Гвоздей нужно тонны четыре, — уже неуверенно сказала она.

— А ты знаешь, что на весь район получено не намного больше. Да и зачем тебе столько гвоздей?

— Двенадцать объектов, не говоря уже об индивидуальном строительстве.

— Гвоздей нету. И в этом я тебе не могу помочь, — сказал Бородин, постукивая кончиком карандаша по стеклу. Представители из области сидели молча, с тугими портфелями на коленях.

— А как же тогда? — сказала Елена. — Строй как хочешь…

— Что у тебя еще?

— Шифер очень нужен. Коровник и клуб стоят некрытые.

— Ну и быстрая ты, как я погляжу, Елена! Да ты знаешь, какая у нас драка за шифер? Колхозы прямо с завода выбирают лимит.

— Хоть сейчас направлю машины, лишь бы дали.

— Не знаю, есть ли в области шифер, — Бородин снова посмотрел на представителей, и те снова открестились. — Ну вот видишь, какие дела. Что у тебя еще?

— Как будто все. Спасибо за помощь. Пойду.

Бородин проводил упавшего духом председателя до двери.

— Это маскарад для областного начальства, что ли? — сказала Елена.

— Не ты одна строишься. Понимать должна. Я чуда сотворить не могу.

— Где же материал брать?

— Изыскивай на месте. — И, прощаясь, строго спросил: — Ну а как полевые работы? Слыхал я, зябь плохо пашете.

На обратном пути Елена вспомнила о своем недавнем легком настроении, когда первый раз вошла в пустой председательский кабинет и почувствовала себя сильным человеком. Какая наивность! На ее плечи легла огромная тяжесть своих и чужих забот, и никто их не разделит с Еленой — ни секретарь райкома, ни бухгалтер, ни Захар, который, сидя на передке, знай себе помахивал кнутом, ни о чем не горюя. «Изыскивай на месте… Легко сказать!»

В конторе еще сидела за какими-то бумагами бухгалтер.

— А это что у вас? — спросила Елена, устало присаживаясь к столу.

— Списки трудоспособных. Посмотрите. Вы Семеновне выписали два воза соломы, а у нее всего-то тридцать выходо-дней. Задорожную оделили лесом, а она вообще на колхоз плюет, каждый день базарничает. — Бухгалтер говорила так, будто перед ней был по меньшей мере злостный растратчик.

— Вон что! И много таких?

— Да многовато, — с неудовольствием сказала бухгалтер, подавая Елене списки, потом деловито оправила на животе концы пухового платка и одернула платье.

Елена с интересом вчитывалась в фамилии. Хмурила брови. Бухгалтерская книга вдруг раскрыла отношение того или иного тавричанина к колхозу лучше, чем иная писанная на десяти страницах характеристика.

— Ну что скажете, Парфен Иосифович? — Елена поглядела на Чопа, который все еще сидел в правлении: видно, не ладилось с отчетом по кладовой.

— Что я могу сказать? — Чоп потупился и потер пальцем чернильное пятно на кумачовой скатерти. — Председателем быть — дело непростое. Но вы, Елена Павловна, духом не падайте.

— Постараюсь, Парфен Иосифович.

— А на сегодня вам хватит, идите отдыхайте. Вон под глазами какие синяки.

— Вы, пожалуй, правы.

Елена встряхнула головой, которая действительно была тяжела и побаливала, сладко потянулась, и куда только делись деловитость и строгость: из-за стола встал обычный усталый человек, который до смерти рад и поесть наваристого домашнего борща, и завалиться в чистую, похрустывающую накрахмаленными простынями постель.

Она вошла к себе в кабинет, посмотрела на нетронутый лист бумаги, оставленный утром на столе: писать или не писать? И снова подумала о человеке, к которому мысленно обращалась с разными сомнениями. В сельском хозяйстве это был большой авторитет. Он много разъезжал по колхозам, беседовал с людьми на фермах и в бригадах, не гнушался зайти отобедать в дом к какой-нибудь доярке, знал многих председателей колхозов по фамилиям и ссылался то на одного, то на другого в своих статьях и выступлениях, давал рекомендации по части ведения хозяйства.

Елене казалось, что стоит написать письмо Глаголицу, раскрыть глаза на недостатки, как дело поправится. Она ясно видела несоответствие того, о чем говорил Глаголин, и того, что было в действительности. И Елена решила писать, убежденная, что письмо от председателя колхоза наверняка привлечет внимание. Но сегодня она уже ничего не могла делать, хотелось только поскорее завалиться в кровать, выспаться, и, повертев в руке чистый лист бумаги, она сунула его в ящик стола.

Суматошное время председательства вставало перед Еленой день за днем, когда она катила на линейке из райцентра. Сразу же за околицей догнала двуколку, на которой сидел бригадир «три», он же парторг колхоза Засядьволк. Бригадир попустил вожжи, лошадь пошла шагом, помахивая хвостом и пофыркивая.

Елена первая поздоровалась. В ответ Засядьволк что-то буркнул и лишь погодя сказал:

— На бюро вызывали.

— На какое еще бюро?

— Известное дело — районное.

— Зачем?

— Накачку давали за зябь. Я говорю: «Поля долго были заняты кукурузой», да разве докажешь.

— Постой, постой! Почему председателю ни слова? Я сейчас же позвоню Бородину, как только вернется из области. Кто вел бюро?

— Второй секретарь, а докладывал Рубцов.

— Тогда все ясно.

— Расшумелся! Говорит, товарища Сайкину мы не можем заслушать, она зоотехник, в полеводстве плохо разбирается, вот ты, парторг, и отвечай… Чего придумал!

Бригадир «три», молчун, вдруг заговорил громко, зло.

«Допекли!» — подумала Елена, слушая каленые слова и зная спокойный характер Засядьволка. Она не раз присутствовала на заседаниях бюро райкома при обсуждении какого-нибудь нерадивого председателя, у которого вовремя не ремонтировались тракторы или удобрения не вывозились со станции, мокли и портились под открытым небом. Нерадивому председателю закатывали выговор, и Елена, глядя на потного, краснолицего толстяка с немигающими глазами, покорно принимавшего наказание, думала: «Видно, тяжелый ты на подъем, дорогой товарищ, и не колхозом тебе руководить, а в лучшем случае керосином да гвоздями торговать в сельпо!»