Николай Плевако - Полнолуние

Потом гость нежился в горячей ванне, ослепленный белизной кафеля, дивясь чистоте, удобству, не веря такой благодати. Надоело лежать, поднялся, взял змеевидный душевой прибор и давай обдавать себя тугим, покалывающим пучком воды. Казалось, ласковая щетка сама по себе натирает, массажирует тело Сайкина. «Не то, что у нас в хуторе, — думал он, подставляя под струю то грудь, то спину. — Зимой так задует, что нос не высунешь из хаты. Останусь в городе, сниму такую вот квартиру. Чем не жизнь?» Моясь в ванне, Филипп Артемович слышал, как пришел хозяин, как родственница рассказала ему о госте и хуторских новостях, как хозяин куда-то ходил, наверно в магазин. Когда Филипп Артемович вышел из ванны, распаренный, красный, стол уже был накрыт.

Шумно распахнул двери Захар Наливайка. Он приехал в город на грузовике за строительным материалом для погорельцев, увидел Сайкина и обрадовался:

— Куда же вы запропастились, Филипп Артемович? Смотрите опоздаете, не получите материала для своей хаты.

За столом он разоткровенничался:

— А в хуторе часто вспоминают, как вы, Филипп Артемович, людей направляли против пожара. Не растерялись.

Сайкина это порадовало, значит, вспоминают не худо.

Пожил он с неделю у родственницы и, несмотря на коммунальные удобства, стал тяготиться городом. Раз пошел на базар купить меду, долго браковал, выбирал и остановился на белом, густом липовом.

— Четыре рубля килограмм! — огорошил продавец, и рука Сайкина застыла в кармане. «Вон как цены подскочили! Не поешь тут меда, — подумал он, отходя от прилавка. — Не-ет, Филипп, хорошо в гостях, а дома лучше». На другой день собрал вещички и уехал в хутор.

К зиме был отстроен дом, подправлен старый омшаник. Из Веселого Сайкин привез пасечное хозяйство и теперь день-деньской пропадал в сарае.

День выдался пасмурный. Снег повлажнел и порыхлел, а в обед повалил лепень [5] Влажный, большими хлопьями снег. , ветки на деревьях потяжелели и обвисли, как на елке от игрушек. Вечером хуторские мальчишки уже катили пудовые комья и складывали из них бабы. Одна превзошла все другие— с углистыми глазами, толстой морковиной на месте носа и деревянным ружьем в руке — вылитая Семеновна. Потом построили снежные городки и, разделившись на воинственные ватаги, затеяли шумное сражение. Стены ближних домов, заборы покрылись расплющенными снежками, забелели бляхи кое-где и на окнах.

Филипп Артемович в заношенной шерстяной Варвариной кофте с драными локтями, в толстых вязаных носках и глубоких галошах, одетый по-домашнему, деревянной лопатой расчистил дорожку к сараю, заглянул в царство старья да и остался там на полдня наводить порядок.

Полным ходом ремонтировались выбракованные ульи, впрок заготавливались рамки для сот. И доски струганые были припасены, составлены в углу, и два добрых дубовых жбана с крышками для меда. А на скобе, вбитой в столб, висела истрепанная, с веревочными мотузками сбруя, поверх нее — рассупоненный потертый хомут. На полу валялось разное уцелевшее от пожара старье. Передок с кожаным сиденьем и кресло, грязный воск комом в худой кастрюле и остатки наузы [6] Сухие или порожние концы сотов, заделанная вощина, без меда. про запас в мешковине, винная бочка с покоробленной клепкой и опавшими нижними обручами — чего только тут не было!

Одинокого Филиппа Артемовича потянуло к давно брошенным, но еще годным вещам. Теперь пригодились: чинил, латал, подновлял, словно заготавливал еще на одну жизнь. И набралось такого старья столько, что действительно век ему не будет износу.

В серый, зарябленный ленивым снежком полдень Филипп Артемович увидел через распахнутую в сарае дверь, как у ворот остановился грузовик, хлопнула дверца, мелькнула женская фигура. У Филиппа Артемовича от догадки екнуло сердце: Елена! Рука в узорчатой варежке привычно просунулась в решетку калитки, отодвинула засов, и Филипп Артемович понял, что не ошибся. Радостный, счастливый, с позабытой дощечкой в руке, он вышел навстречу, обнял и расцеловал дочь.

Дела в сарае сразу же были отложены. Филипп Артемович побежал в погреб за разными припасами, нацедил в графин из бочки молодого вина (в дом зашел шофер).

Елена не без волнения обошла пустые, настывшие комнаты — побелены, покрашены, словно в ожидании жильцов. Обжита только одна кухня, но и в ней почти никакой мебели. Вместе с шофером она принесла в дом из машины в картонном ящике новенький радиокомбайн, похожий на сгоревший, и очень порадовала Филиппа Артемовича.

— Я все больше на кухне, тут и сплю, — сказал он, выставляя на стол щедрую снедь. На первых порах отъезд Елены, о котором он узнал в городе от Захара, был для него желанен. Он всегда противился ее председательству и общению с Бородиным. «Может, так-то лучше, — размышлял тогда Филипп Артемович. — Пусть поживет на стороне, не велика беда поработать и свинаркой».

Но все-таки скучал и был Елене безмерно рад, забыл прошлые обиды.

А Елене было неловко появляться в хуторе, чудились укоряющие взгляды, шушуканье, насмешки, но вышло иначе. Тавричане, прослышав о делах на приветинской свиноферме, подивились: «Смотри какая! С норовом». Встретили они бывшего председателя уважительно, здоровались за руку. Захар Наливайка переступил порог сияющий, в распахнутом полупальто, с отброшенным за плечо одним концом шарфа и расстегнутым воротом сорочки, снял варежки, ударил одна о другую:

— С прибытием, Елена Павловна!

— Да я только погостить, дядю проведать. Завтра уезжаю.

— Погодите. Чего спешить? Завтра всем хутором гаить зверя выходим в Качалинскую балку.

— Много развелось?

— Волки стаями рыскают. На той неделе чабана окружили. Одного керлыгой он прибил, другого задушил, сунул в пасть кулак. Сейчас в больнице лежит, весь искусанный…

— Ну а пополнение скоро будет?

Захар переложил варежки из руки в руку:

— В марте сына ждем.

— А если дочка?

— У нас в роду портачей не было! — Захар хохотнул. — Оставайтесь, Елена Павловна, на охоту. В кабине для вас место будет обеспечено.

— Не знаю, Захар…

Саша Цымбал, входя в комнату, сгорбился, чтобы не стукнуться головой о притолоку, и на шее его отвисла серебряная цепочка. Елена, грешным делом, подумала о кресте, но оказался медальон с портретом Пушкина.

— Снаряжаю к вам на ферму делегацию. Примете?

— Какую делегацию?

— Молодых животноводов.

— Что ж, пусть приезжают. Буду рада землякам.

Варвара в дом не зашла, но дождалась Сашу на улице, распытала что и как и скривила губы:

— Свинарка. Потеха! Зачем было шестнадцать лет учиться?

— Утерла тебе нос! — возразил Саша. — Вспомни, как ты на собрании кричала: «Ступай сама на ферму, посмотрю, какая из тебя свинарка выйдет!» Не кривись, Варвара, еще придется ехать на выучку в Приветное!