Николай Плевако - Полнолуние

Но Варвара не сдавалась:

— Было бы чему учиться!

— Завидуешь?

— Нашел кому завидовать!..

— Энтузиастка! Вот это энтузиастка! — воскликнул дед Чоп, тряся Елене обе руки, и почему-то таинственно подмигнул: — Зайца, дочка, обязательно тебе в подарок подстрелю.

К вечеру в дом набралось народу, точно на свадьбу.

В хуторе Таврическом в кого из мужчин ни ткни палкой, не ошибешься: попадешь в охотника. По первой пороше, одержимые страстью, «пропащие», заруганные женами мужья в измятых шапках-ушанках, в изодранных фуфайках, подпоясанные патронташами, на грузовиках выезжают гаить зверя в лесистую Качалинскую балку. Во время охоты на хищников разбиваются на две группы: одна становится цепью по краю леса, другая с противоположной стороны балки идет с улюлюканьем, гоня перед собой всякую тварь. В это занятие с большим желанием включаются мальчишки и бабы, чаще всего птичницы, которым досаждают лисы. Вооружаются они ведрами и колотушками. Гул в лесу поднимается такой, что слышно за километр.

Были в хуторе бабы, которые стреляли из ружей не хуже мужиков. Семеновна, например, одна ходила на охоту и никогда не возвращалась с пустыми руками. Холстяную сумку, подвешенную на боку, обязательно оттягивал трофей — лиса или косой. Была в хуторе и еще одна бой-баба — Анастасья, Нюрина мать. Пристрастилась она к охоте в пору своей горячей вдовьей любви к Филиппу Сайкину, которого ревновала ко всем молодым женщинам: «Кто знает, за кем ты охотишься, за зайцами или девками! Дичи твоей не видно, а по суткам пропадаешь». Изревновавшись, она пошла вместе с ним на охоту, да так ловко стреляла, оказалась такой смекалистой и хитрой, что по удачливости превзошла мужика.

На этот раз в Качалинскую балку двинул весь хутор, ожидалось и районное начальство. «Бородин обязательно приедет», — подумала Елена и вдруг почувствовала, как сильно забилось сердце. Конечно же строптивость ее была показная. Ни Костя-тракторист, ни кто другой не смогли потеснить в ее душе Бородина. Только одна мысль, что весь день она будет вместе с ним, делала предстоящую охоту увлекательной. Пока сходились и съезжались тавричане, райцентровцы и кое-кто из соседних хуторов, прослышав про необычную вылазку, распределяли обязанности и рассаживались по машинам, Елена успела лишь на бегу перекинуться с Бородиным двумя-тремя словами, но и того было достаточно, чтобы уловить в его улыбке, в прищуре его голубых глаз теплоту и большое расположение к ней. Цепь рассыпалась по опушке, Бородин оказался человек через пять, а когда вошли в лес и каждый занял свое место, Елена потеряла из виду даже своих соседей. В ватных брюках и сапогах, она прислонилась плечом к дереву, взяв берданку наизготовку. В сумеречном лесу все бело, завалено снегом. Тишина. Над головой отчего-то треснула ветка, посыпался снег, и снова — стынущая дремотная тишина. Но вот донеслись крики гонщиков, приглушенные лесом, где-то в стороне и даже как будто сзади прогремели одиночные выстрелы. Ближе, ближе треск веток. Елена вся подалась вперед, прижав щеку к холодному прикладу, поводя стволом и зорко присматриваясь в створ мушки к зарослям бурьяна. На поляну, вздымая облако снежной пыли, вышел разгоряченный, растрепанный охотник. Увидев Елену, он заспешил к ней, блуждая по сторонам азартными глазами:

— Попал, истинный бог попал! Где-то тут… волк! Матерый… Не замечали?

Волка не обнаружили. Постепенно собрались и те, кто гаил, и те, кто был в засаде. Добыча оказалась невелика: два серых на двадцать охотников.

— А где же наши главные стрелки? — спросил Бородин, оглядываясь.

— Верно, нету. Ах, хитрецы! — воскликнула Анастасия. — Наверное, трофеи не хотят показывать. Точно.

— Огрузились дичью — подмогу надо! Сами не донесут, — смеясь, заметил Захар Наливайка. — Слыхал я, как кто-то пыхтел за кустами.

Но Сайкин и Чоп, о которых шла речь, так и не показались из лесу. После короткого сбора пошли наизволок по бугру, прочесывая редкий кустарник. Растянулись длинной цепью. В одном ее конце кто-то спугнул стаю куропаток. Она темным косяком взметнулась в пасмурное небо и понеслась к лесу. Лишь одна куропатка, отбившись от стаи, полетела вдоль цепи. Охотники проводили ее взглядом, никто не решился выстрелить, жалея. Цепь двинулась дальше. Елена не отвлекалась от своего участка, всматривалась вперед до рези в глазах. Но больше ничего не попадалось, правда, вдалеке, между песчаных, обдутых ветрами бугров, среди тальника, прошмыгнул заяц, но дробь не могла его там достать. Елена, самая крайняя в цепи, уже едва волочила ноги, ступни горели и покалывали. Она удивлялась, как это резво шагали охотники, особенно боевая Анастасья, которая даже опередила цепь метров на пятнадцать. Елена старалась не отстать, стыдно было показаться слабой, и она из последних сил переставляла одеревенелые ноги. Она шла по ребристой снежной намети, то и дело спотыкаясь. И конца этому походу не предвиделось. Елена уже готова была бросить все и повалиться на землю.

Но вот цепь смешалась, все собрались в одно место. В шапке, сбитой на затылок, перепоясанный патронташем, в огромных сапогах, похожих на ботфорты, рослый, разудалый, чем-то напоминая петровского гренадера, Василий Никандрович с интересом разглядывал убитых волков. Они растянулись по пригорку — серые, как этот пасмурный день и эти песчаные места. По широкой спине одного, необычно крупного, каких, казалось, и не могло быть, шла бурая полоса, а брюхо было светлое, почти белое, с отвислой шерстью.

Бородин перевел взгляд на Елену. Она лежала на куче мерзлой суволоки у края поля, вытянув занемевшие ноги.

— Плохой из меня охотник, Василий Никандрович. — Елена приподнялась, захрустела обледенелым бурьяном, но не встала.

Признаться, и я не заядлый, — сказал Бородин, присаживаясь рядом с девушкой. Он вспомнил, как юношей одно лето усердно подкарауливал на птицеферме ястребов, кравших цыплят. Они донимали птичниц, которые бегали вокруг фермы, размахивали руками и голосисто кричали в небо. На длинных шестах, воткнутых в землю торчком, Бородин для острастки немало навесил вниз головой хищников с растянутыми крыльями и подернутыми пленкой мертвыми глазами.

Саша Цымбал, совершенно пустой, не сделавший ни одного выстрела за всю охоту, но перепоясанный крест-накрест блестящей портупеей, с биноклем в футляре, весь поскрипывающий кожей, — охотник-аристократ, как его мысленно окрестила Елена, — услужливо вертелся возле секретаря. Он то подносил термос с чаем, то перочинный нож, заискивал и опережал желания, и Елене это не нравилось.

— Ну а ноги как? Небось уже не держат? — спросил Бородин, пытливо заглядывая девушке в глаза.