Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний

Зи лишь успела сбежать по отвердевшей глинистой дорожке со следами усохших дождевых руслиц, по этой дорожке, веселым зигзагом струящейся в порослях водяного перца и впадающей в знакомый оазис, как тут же со стороны низинного и влажного на вид, темного выгона показалась старая амазонка, ехавшая шагом и опасливо оглянувшаяся по сторонам перед тем, как соскочить с лошади.

И это была Наталья Ивановна, и это она разъезжала верхом на лошади в свои годы.

— Наталья Ивановна! — застигнутая врасплох, испуганная нежданным появлением старушки на лошади, воскликнула Зи так, точно звала на помощь. — Простите, я не сообщила о приезде. Простите, не дала телеграммы…

— Не только не дала телеграммы, но даже и не писала, — прервала Наталья Ивановна, возможно просто ради шутки или на всякий случай, потому что не узнавала ее и смотрела строго, наверняка раздосадованная тем, что застигли, как ни береглась, верхом на кляче.

— Я в самом деле ничего не писала о себе, — пролепетала Зи, стараясь улыбнуться. — Но я ваша, вы меня спасли, Наталья Ивановна, от холода. Когда наш детдом обратился к гражданам Жучицы, чтобы помогли обуть-одеть детей к зиме, вы мне подарили пальтишко.

На сухом лице Натальи Ивановны глаза сощурились и поголубели, выдавая молниеносный рейд мысли в прожитое, в даль прошлых лет, и несколько мгновений стройная старушка отсутствовала в настоящем времени.

— Теперь приехала благодарить? — в задумчивости спросила прокуренным голосом Наталья Ивановна, с трудом возвращаясь из прошлого. — Нет, не припомню. Пальтишко? Но я все время дружила с детдомовцами. Пишут и приезжают. Дети всегда окружают меня. Эту лошадь я собираюсь купить для детей всей нашей окраины. Ее выбраковали в ремонтной конторе. А это значит: лишний хомут в ремонтной конторе. И Ахромеев, конюх конторы, мой сосед, привел эту клячу домой. Теперь торгуемся, у кого будет кляча — у меня или у Ахромеева. Мне надо было убедиться, что на кляче еще и верхом можно проехаться. Что для ребят эта лошадь — целое лето радостей.

Казалось, Наталья Ивановна пустилась в обстоятельные россказни ради того, чтобы можно было ронять не задумываясь повествовательные, бегущие непрерывной цепью фразы и при этом читать все, что мелькнет на лице гостьи, и попытаться составить свое мнение о ней до того мгновения, пока не кончится монолог. И вот, уже наверняка нафантазировав определенный образ женщины, возникшей перед ее оазисом, Наталья Ивановна погладила лошадку по храпу и пропустила сквозь пальцы зашуршавшую гриву, подбрасывая затем на ладони ком серых волос.

— Вот и торгуемся с Ахромеевым, — повторила Наталья Ивановна, посмотрев на подступавший к своему оазису зеленый холм, где широкой пирамидой вставала деревянная крыша.

— В наше время? — восхитилась Зи, взглядом ища кого-нибудь на холме. — Купить лошадь в наше время?

— Нет, какой там аукцион! — запротестовала Наталья Ивановна. — Лошадь выбраковали. Контора ничего на требует. Но мы торгуемся с Ахромеевым!

— Ради чего? Ведь вы соседи, и лошадь то на холме, то на этом просторе…

— Потому и торгуемся, что соседи. Кому-то из людей не угодно, чтоб лошадь на холме жила. Или под холмом. — И Наталья Ивановна пристально посмотрела туда, где начинался кудрявящийся ягодными кустами холм, точно поискала незримую пограничную полосу, отделявшую холм от оазиса.

И в это мгновение показался наверху человек, который словно бы выбрался из-под крыши и принялся спускаться по скрытым в зарослях ступенькам, отчего чудилось, что он пританцовывает в воздухе, равномерно дергаясь и находя незримую опору.

— Ахромеев! — вырвалось у Зи, и она почувствовала, как в душе ее испуг мешается с восторгом.

— Сосед, — согласилась Наталья Ивановна неохотно, тоном обреченного человека и вздохнула так сердечно, что и лошадь, смотревшая на нее глазами цвета раздавленных колокольчиков, тоже обронила долгий вздох.

Слетевший с холма Ахромеев оказался человеком обманчивого возраста и обманчивого, интеллектуального вида, лысеньким говоруном, теряющим буквы при произношении иностранных слов.

— Вы тоже насчет лошади? — приветливо обратился он к Зи. — Так мы с Натальей Ивановной уже давно торгуемся насчет компенсации…

— Она насчет другой благодарности, — возразила Наталья Ивановна. — И откуда приехала — не знаю. Из детства, наверное. Из Жучицы в Жучицу.

— Сначала побывала в Париже, а теперь — к вам, в Жучицу, — подхватила Зи ироническую интонацию, чтоб выглядеть смекалистой и жизнерадостной, чтоб нравиться Наталье Ивановне и ее соседу.

— Бедная! — осуждающе взглянула Наталья Ивановна. — Что же ты там ела?

И тут прилив чудного вдохновения заставил Зи почти пропеть поэму обеда, которая всегда оказывалась новой.

— Французская кухня, знаете… Вот консоме из дичи и пирожки королевские, фаршированные сальниконом, корюшка марешаль с отварными зелеными бобами и фрикасе из цыплят, к которому гарнир из шампиньонов, гляссированный лучок шарлот и крутоны из белого хлеба, нарезанного гребешками. Все это, конечно, сдабривается мадерой с кайенским перцем. А венец пира — тембаль из каштанов.

Господи, да серьезно ли все это? И нужны ли подобные белые стихи, воспевающие изысканную кухню, тому человеку, для кого суконное пальтецо было когда-то высшим даром жизни и осталось с той поры в памяти бесценным знаком великодушия людей?

И Зи поспешно рассмеялась, чтоб заразить своим смехом других и оставить от поэмы обеда впечатление полусерьезного хвастовства роскошной жизнью, но глаза Натальи Ивановны, тревожно переглянувшейся с Ахромеевым, несли осуждение во взгляде.

Видимо, торг удобнее было затевать на холме, на высоте, куда и направились сосед Ахромеев и Наталья Ивановна, поведшая лошадь в поводу и обронившая для Зи, что попасть в ахромеевские ворота, как и во все иные, можно лишь с улицы, а Зи с надеждой поискала взглядом скрытый зарослями тоннельчик, ведущий в гору, и по снисходительному кивку Натальи Ивановны, разрешающей ей порезвиться, проникла в оазис, пересекла его и оказалась у повитого кустами и осененного ветками с мохнатыми ягодами крыжовника спуска, состоящего из долбленных в земле ступеней, покрытых дымчатыми от времени досками. Шаги уходили в землю, едва начала она восхождение, шагов не было слышно, а только шмелиный гуд, шорох стрекозьих крылышек, шелест потревоженных кустов, голос выстреливающей из шиповника птицы, страстный стрекот кузнечиков, и дивная вертикаль, объятая мажорными звуками лета, казалась бесконечной.

А на холме уже наметилась позиция: Наталья Ивановна, все еще державшая лошадь в поводу, и Ахромеев, и миловидный паренек, узким благородным ликом напоминающий Ахромеева, его давний портрет в ином, в нежном возрасте, окружили старую лошадь и словно противостояли хмурой загорелой женщине в летнем ситцевом сарафане, сложившей руки на груди и агрессивно сыпавшей восклицаниями.