Гавриил Кунгуров - Оранжевое солнце

— Что потерял? Говори, поможем! Весь гобийский песок сквозь пальцы пропустим, найдем!..

...День сиял и сиял, когда же он кончится? Никогда так не ждал Эрдэнэ вечерней звезды, как в этот бесконечный день. Звезда не зажглась. Обиделась Цэцэг, уехала, не придет. Зачем он вспугнул ее?

Не надо возвращаться к тому, чего уже нет, а сердце не слушает, стучит, зовет, и другое сердце откликается. Вновь стоит Цэцэг рядом, улыбается, ветер играет черными прядями ее волос, рука Цэцэг в руке Эрдэнэ, маленькая, теплая, слегка вздрагивает. Виноват во всем дедушка, научил верить сказкам. Не может человек вмиг облететь всю степь, а веришь, он на крылатом коне облетел и вернулся...

Долго бы Эрдэнэ летал на крылатом коне, да вечно летать над облаками никому не дано, и Эрдэнэ зашагал по сыпучим волнам Гоби. Под ногами привычно пел песок, косые тени падали, резко пересекая огненные полосы, робко выглядывали из-под камней жухлые кустики; Эрдэнэ улыбался: перед ним Цэцэг прижимает к груди тощий букетик тощих кашек. О чем он говорил с Цэцэг, гуляя на окраине Дзун-Баина? Тоже тощий букетик — ни о чем...

Время и разделяет и сближает. В этот миг и случилось нежданное. Эрдэнэ шагал по темному Гоби, Цэцэг, вздрагивая, прижималась к нему, он слышал удары ее сердца, больше ничего ему не слышалось. Обрушился гром: машина противно взвизгнула, задрожала, прибежал перепуганный мастер Бямбу:

— Что делаешь, сумасшедший?! Зарежешь машину!.. Не слышишь, что ли? Беги за масленкой!.. — и остановил агрегат. — Ну, Эрдэнэ, если не узнает начальник, родился ты в счастливый год. Узнает, выгонит... Смотреть, внимательно смотреть! Машина требует заботы, большой заботы! Ты что, заболел? Устал? Что голову опустил?

Мастер заменил Эрдэнэ другим сменщиком.

Лежа на клочке кошмы, смотрел Эрдэнэ в непроницаемую синь неба, оно так близко над головой. Что он там увидел, нельзя рассказывать никогда и никому. А самому себе можно? Можно. Это синь необыкновенная, видит ее человек только раз в жизни; она — зеркало его тайн. Эрдэнэ видел самого себя. Гнал он лихого скакуна, торопил его, проносились мимо скалы, озера, леса, степь. Куда спешит? За кем гонится? Странные люди, разве вы не видите впереди белого скакуна, а на нем кто-то в нарядном халате, черные волосы растрепал ветер, красивая загорелая рука крепко держит плеть, бьет, не жалея скакуна. Попробуй догони... И вы не догадываетесь, кто это? Догнать, догнать!.. Вы слышите, седок на белом коне поет? Прислушайтесь. Знакомый голос, знатная песня... Мы с вами ее слышали. Всем она пришлась по сердцу. Теперь догадались кто это? Поет Цэцэг. Мчась на разгоряченном коне, догоняя ее, Эрдэнэ слышал те же песни, которые она пела на концерте. Теперь они казались ему лучшими песнями степей, и только глухой или глупый мог не понять их красоты. Подгоняя коня, он ругал себя, отыскивая самые обидные слова: «Жирный курдюк, глупый сурок, уши твои заткнуты пучками болотной травы». Ругал он себя за то, что недавно высмеивал пение Цэцэг. Забыл, как радовался, когда она пела, как хлопали в ладоши люди, сидевшие с ним рядом. А что говорил он Цэцэг, когда они гуляли после концерта, шли рядом по песку Гоби. Пение хвалил?.. И не думал... Помнит, у Цэцэг были печальные глаза, а он пустился расхваливать Гоби. И вновь Эрдэнэ отчаянно сыпал на свою голову обидные слова.

...Небо помрачнело, его западная кромка сгустилась в черную завесу. Зажглась вечерняя звезда, далекая, яркая. Эрдэнэ взглянул на нее и отвернулся. Глядеть в сгустившуюся синь неба не посмел. Можно увидеть такое, что... Он вскочил.

— Письмо напишу ей, письмо!

— Что кричишь? Письмо пришло? Кому? Давай!

— Почему не приходил ужинать? — суетились сменщики.

Легли спать. Затихло вокруг. Лишь изредка из темной глубины Гоби слышался протяжный стон. Птица ли это плакала, детеныш ли гобийского шакала. Вскоре все смолкло. Эрдэнэ не спал. Потер кулаком лоб: завтра он встанет раньше всех, напишет письмо Цэцэг. Оно будет короткое, но в нем все раскроется. Он не станет хвалить ее пение. Хорошее само себя славит, льстивые слова лишь путаются в ногах, мешают шагать. Не похоже ли это на дедушкину пословицу: «Хваленое — масло топленое, его не надо сдабривать жирной бараниной».

Цэцэг — цветок. Цветы в степи разные, но красивых, как она, всего один... В ту темную ночь он вел ее по черному песку Гоби, крепко держались они за руки. Но одной дорогой вместе можно идти и днем... Почему она сказала: «Я и без писем все знаю о Гомбо»? Опять из глубины Гоби послышались жалобные стоны. Эрдэнэ зажал уши ладонями.

Встал он рано, но письма не написал.

В юрту вошел мастер Бямбу:

— Эрдэнэ, пойдем к начальнику.

И голос мастера, и какая-то неловкость в движениях встревожили Эрдэнэ. Не верилось, неужели мастер нажаловался на него за вчерашнюю оплошность? Вошли в палатку начальника. Тот, как всегда, долго не поднимал головы, водил карандашом по пестрой расцветке чертежа.

— Садитесь. Ранняя будет осень; вот-вот ударят заморозки. Сезон наш кончается. Где думаете работать?

Уткнувшись в чертеж, начальник ждал ответа. Быстро поднял голову.

— Могу обрадовать. Дзун-Баинский рудник просит помочь, выделить помощника мастера по водоснабжению. Твое слово, мастер. Эрдэнэ подойдет? Конечно, не толкнем его, как необъезженного коня. Подучим, подтянем... На руднике это умеют делать.

Мастер молчал. В юрте начальника жарко, душно. На лбу Эрдэнэ крупные капли пота, в ушах то близко, то далеко: «Выдаст его мастер или нет? Скажет о вчерашнем?»

Мастер Бямбу заговорил неторопливо, увесисто, слова его — отпечатки на песке крепких следов верблюда:

— Эрдэнэ парень надежный, будет исправным подмастерьем, но важно, кто мастер? С кем ему работать, у кого учиться?

Начальник рывком выпрямился:

— Разве ты ничего не знаешь? Мастер — ты, почтенный Бямбу!..

— Что же, на руднике не стало ни мастера, ни его помощника? Куда же они девались?

— Ты говоришь со мной, будто и в самом деле слышишь все впервые. Вчера я уезжал, а мой заместитель должен был передать мое мнение. Лучше тебя мы никого руднику дать не можем...

— Не передал. Он ведь тоже срочно уезжал; на третьем участке чуть авария не случилась... За доверие ваше рад, а подумать бы мне надо...

— Открылись новые разрезы на руднике. Давай воду, давай. Без нас в Гоби никто и шагу не сделает... Что тебе думать! Вода — твое родное дело. Вот ему стоит подумать, — и начальник посмотрел на Эрдэнэ, — у него все только начинается.

...Так жизнь неожиданно повертывала к Эрдэнэ такую сторону, о которой он и наедине с собой не осмелился бы мечтать.

Начальник взглянул на Эрдэнэ:

— Согласен? С родными надо советоваться? Времени мало, торопись, сам решай... Подберем другого.