Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

— Не может этого быть! Литовцы и латыши с большевиками не помирятся! — крикнул, разгорячившись, Казюк и, спохватившись, тревожно посмотрел в окно.

— Успокойся, это Винцент ходит во дворе, — положила руку на плечо Казюку Аделя. — Ты думаешь, что отец всерьез верит, будто все так и останется? Да нет, это он тебя испытывает... Вот придет весна, и мы сыграем свадьбу. Вернутся твои отец и мать... снова запоют соловьи в Малиновке...

— И мы поедем к нам в Гороховищи! — обнимая Аделю за талию и размякая от ее близости, размечтался Клышевский.

Даже Каетан поддался этому настроению:

— Нет уж, Казя, как хочешь, а в Гороховищи Аделя не поедет. Ну, разве что в гости, то другое дело, а жить она будет в Малиновке. Правда, старая? — обратился Каетан к жене. — Да иди ты сюда, что ты там печь караулишь? — загудел он на всю хату.

И Юзефа, хорошо зная характер мужа, подошла и присела рядом с ним.

— Землю объединим. Правда, Казя, братка ты мой? — лез к Казюку обниматься захмелевший Гумовский. — Мельницу построим... Вот что... Пускай строят, — станцию эту самую под мельницу и заберем. Для какого беса им станция? Мы и без нее жили так, что дай боже!..

— Все это хорошо, только само ничто не придет.

— Так что же делать? Говори, все сделаю! — бил себя в грудь Гумовский.

— Скажу... На той неделе праздник в Тубличах. Соберется много людей... Вот вы и поедете туда, раскидаете там листовки, которые я напишу, — люди должны знать и готовиться.

— Нельзя это делать Каетану, — отозвалась Юзефа.

— Молчи, старая, все сделаю! — подскочил Гумовский. — Или я не могу?

— А какой толк от этих листовок? — спросила Аделя.

— Капля камень долбит, — снисходительно пояснил Клышевский. — А еще вот что скажу. Сегодня ночью я снова уйду... Мы посоветуемся там, что дальше делать... С кем — не скажу, лучше не спрашивайте. Надо будет и припугнуть кое-кого, чтобы они там в Долгом потише были. Кого, по-вашему?

— По-видимому, самый вредный там Алесь Иванюта. Да и Гаманек с Захаром Рудаком не лучше...

— Подожди, мы им прищемим хвост...

Видимо, разговор накалялся бы и дальше, если бы громкое бормотание Винцента за окном не насторожило их. Они посмотрели на улицу и окаменели — по дороге из Долгого ехала сюда телега. Куда и хмель девался! Храбрый Казюк так сиганул в подпечье, что в несколько секунд его и след простыл. Звякнули тарелки, зазвенели стаканы, и на столике осталась только чистая скатерть. Сразу слетел воинственный пыл и с Каетана Гумовского: он словно пригнулся, съежился и тревожно покусывал седой ус. Одна только Аделя цвела, как всегда, — пожалуй, она была здесь самой уравновешенной и смелой. Поворачиваясь перед зеркалом, она усмехалась полными красивыми губами и поправляла прическу.

Когда телега въехала во двор и Каетан Гумовский узнал в приезжем старого Базыля из соседней Маковщины, он расхохотался:

— А, прах тебя побери! Подумать только, кого испугались!..

Базыль зашел в хату. Стащил с головы шапку и, вежливо поздоровавшись, спросил:

— Может, у вас шкворень лишний найдется? А мой хрястнул на мосту, боюсь, что не доеду...

— Где я возьму тебе шкворень? — развел руками Гумовский. — У самого только и осталось, что душа в теле... Кажется, есть где-то проволока под поветью, если найду — дам... Подкрутишь и доедешь... А то шкворень! Где я тебе возьму шкворень? — И Каетан повел Базыля за дверь.

Как только колеса застучали по дороге в лес, Аделя пробралась к своему жениху. Согнувшись, она проползла через подпечье и очутилась в темной и тесной каморке.

— Это ты, Аделька? — встретил ее шепотом Казюк. — Садись на постель.

Каждый раз, когда Аделя приходила сюда к Казюку, ей требовалось некоторое время, чтобы осмотреться и привыкнуть к темноте. И теперь она тоже остановила его: «Подожди, дай оглядеться». В каморке стоял спертый дух. На полу лежал сенник, застланный дерюжкой, а в углу стояла низенькая табуретка. Казюк лег, Аделя боком прижалась к нему.

— Вот какие хоромы у нас, бедненький ты мой! — обняла она Казюка.

— Не тоскуй, Аделька! — целуя ее, горячо шептал Казюк. — Вот только придет весна...

— Да слыхала я уже... слыхала!

— И не веришь, да? А я тебе говорю, что мы еще будем жить как во дворце. Приедут родители, мы с тобой будем вместе и...

— А я все думаю: не уйти ли тебе куда-нибудь отсюда! Боюсь я за тебя, пропадешь тут...

Эта забота Адели, искренне прозвучавшая, совершенно неожиданно отозвалась в сердце Казюка ревностью. До него доходили слухи, что, когда его не бывает на хуторе, Аделя ходит на вечеринки. И было не удивительно, что за нею ухаживали: красивая, статная, веселая, она могла приворожить любого парня. Но он никак не мог смириться с мыслью, что ее кто-то провожает домой, а кроме того, возникала и тревога: вдруг она влюбится и выдаст его? Он крепко прижал Аделю, дыша самогонным перегаром в лицо, и прошипел:

— Помни: если дознаюсь, что ты с кем-нибудь... пулю тебе, пулю себе...

— Да перестань ты, дурень! Что ты выдумываешь?

— Вот это мне нравится! — сразу смягчился Казюк. — Когда ты меня ругаешь, я тебе верю...

Через некоторое время, когда любовные излияния иссякли и ласки остыли, они разговорились о том, что их беспокоило сегодня.

— В полночь, как только все стихнет, я думаю идти...

— Куда?

— Условился встретиться с одним человеком... Если все будет хорошо, может быть, чего-нибудь добудем.

— Что вы собираетесь делать?

— Жить-то нам нужно... Не могу я все время на ваших хлебах сидеть...

— Ох, боюсь я, Казюк, что не долго тебе ходить по такой дорожке...

— Не бойся! Свет широк, лес высок... А если что, живым не дамся. — И он громыхнул в потемках автоматом.

— Брось ты, а то еще меня убьешь!..

Долго в тот вечер лежали Казюк и Аделя в тесной каморке. Он целовал ее, крепко прижимая к себе, и надевал ей в темноте награбленные бусы на шею и перстни на пальцы. Казалось, что они светились изнутри собственным светом.

— Ты смотри не выходи в них на люди! Тогда сразу конец, — предупреждал он Аделю.

— Почему? — спрашивала она, делая вид, что не совсем понимает его.

— Ревную, — в темноте усмехался он. — Не хочу, чтобы ты других привораживала...

— А откуда все это у тебя?

— Мать подарила, когда сюда собрался... В лесу лежали...

Впрочем, предупреждения были напрасны, Аделя сама никогда не надела бы таких вещей, чтобы не отличаться от других, не привлекать к себе внимания нарядами и убранством. Говоря Казюку о своей верности, она немножко кривила душой, — здоровая, веселая по характеру, она любила, чтобы на нее заглядывались парни. Переходя ручеек или колдобину, она умела расчетливо поддернуть край платья, чтобы показать свои красивые ноги с круглыми икрами, так повернуться, чтобы подчеркнуть тугую грудь, — словом, любила пококетничать.