Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

— Я про убийство ничего не слыхала...

— Что же они, в монахи собираются идти? Святого в лесу прячут и откармливают?

— Я не знаю... В конце концов я могла не так понять.

Неожиданно суровый тон Алеся еще больше испугал Анежку. Она представила себе, как расправляется Паречкус с отцом и матерью, как горит хата, в которой протекало ее детство, горит, гибнет все, что она любила глубокой и чистой любовью. И хотя сердце щемило от сознания, что она обижает Алеся и теряет его доверие, Анежка решила быть твердой до конца.

— Как хочешь, Алесь, но запомни, что я тебе ничего не говорила и ничего не знаю...

— Нет, знаешь! — начиная злиться, почти крикнул он. — Знаешь и все скажешь, когда потребуется... Я сейчас же позвоню в милицию…

— Ничего я не скажу и милицию видеть не хочу! И не пугай меня и не приставай, пожалуйста, ко мне! — вспыхнула она и побежала к баракам.

Алесь остолбенел от неожиданной развязки и, плохо понимая, что происходит в душе девушки, смотрел на ее следы, отпечатанные по первому чистому снегу. Следы эти, наливаясь прозрачной синевой, уходили от него к бугру, а ему казалось, что они протянулись до самого горизонта и теряются там среди сугробов и облаков... Он был и зол на Анежку и жалел ее, потому что, видимо, она сама не понимала, что делала. Только вчера она была такой ласковой и доверчивой, рассуждала спокойно и разумно, а тут ее словно подменили! Еще никогда Алесь не видел ее такой решительной. Нет, видно, не так легко преодолеть то, чем опутали ее родители и клебонас. Но ведь ее нужно вырвать из этого мрака! А для этого нужно помочь ей преодолеть свои слабости.

И когда маленькая фигурка Анежки, единственное темное живое пятно на ослепительно белом снегу, приближалась к баракам, он, сам не зная для чего, сломал хрупкий от мороза лозовый прутик, перекусил его зубами, бросил концы на тропинку и пошел в контору...

В конторе никого не было. Алесь подошел к телефону, снял холодную трубку и торопливо крутнул ручку. Через несколько секунд он уже разговаривал с начальником милиции. Когда разговор окончился, он вздохнул с облегчением.

Посидев некоторое время за столом и перебрав бумаги, которых накопилось немало, он вдруг ощутил усталость. Не слишком ли много испытаний выпало на его долю — и руководство стройкой, и любовь, в которую, как говорится, вмешиваются бог и черт, и еще эти дела, которые неизвестно кем творятся и непонятно куда могут привести... Жизнь! Так все ясно было в институте — учись, строй, борись, веселись! И так все запуталось на деле. Теперь не хватало только, чтобы прорвало плотину, и тогда полетит он вниз, как человек, которого спустили с лестницы за беспардонное нахальство, и придется пахать носом пыль на глазах у родных и знакомых, на виду у колхозов трех республик... Хотя он не верил тому, что табак успокаивает, теперь впервые в жизни подумал, что не худо бы закурить, и пожалел, что нет ни папирос, ни спичек...

В таком настроении Алесь, не заходя домой на завтрак, пошел на стройку. И первое, что ему бросилось в глаза, — это то, что экскаватор «Сута» не работал. Экскаваторщик Мажейкис понуро копался в машине.

— Что у тебя, Теофилис?

Мажейкис виновато провел по лбу замасленной рукой.

— Поломалось...

— Что?

Экскаваторщик вытащил и показал шестерню со сломанными зубьями.

— Видите? Работать нельзя...

— Как же ты допустил это? — раздраженно спросил Алесь, разглядывая шестеренку.

— Разве я нарочно, товарищ начальник? — оправдывайся Мажейкис. — Шестеренку делал не я... Кроме того, всему приходит свой срок, даже люди болеют и умирают...

Алесю стало неловко. В самом деле, разве всегда в поломке машины виноват тот, кто на ней работает? «Привычка мыслить и говорить штампами», — отметил он про себя.

— Ладно, поезжай на машинно-тракторную станцию и проси, чтобы выручили.

— На какую?

— Которая поближе... Бери моего коня и скачи! Может быть, отношение нужно?

— Не надо, меня там знают...

Алесь обошел вокруг «Суты» и направился к станции. Его беспокоили беспорядки, с которыми он встречался каждый день. Вот и этот случай... Беда небольшая, а работа стоит, время идет, вода прибывает... Подумал и усмехнулся: «Кажется, я начинаю философствовать на мелком месте... Вот посмеялись бы хлопцы из института, если бы послушали меня! И какой это замечательный шарж для стенгазеты — «Беседа инженера с экскаватором»!»

Он собирался пройти на строительство, но задержался в котловане. Люди, несмотря на заморозки, продолжали работать лопатами. Среди молодежи он, к своему удивлению, увидел и Никифоровича — он копал землю рядом с Йонасом. Неподалеку работала и Зосите. Она часто останавливалась и посматривала на Йонаса. Зосите стремилась быть всегда вместе с любимым.

— Может, отдохнем и поговорим с начальством? — предложил Йонас, увидев Алеся.

— Что ж, это можно, — согласился Никифорович. — Покурим, Алесь Игнатович!.. Да, я и забыл, что ты этим не занимаешься... Тогда мы с Йонасом подымим...

Присели на доски, лежавшие поблизости, закурили.

— А что же это наша «сутиха» замолчала? — усмехнулся Никифорович, очевидно знавший, в чем дело. — Вроде и не курит, а закашляла...

— К вечеру, наверное, пустим, — пообещал Алесь.

На краю котлована показался Якуб Панасович. Он по-стариковски осторожно спустился вниз, поздоровался.

— Рудака не видели?

— Не было его сегодня... А что?

— Неладно у нас... Воры завелись, вот что…

— Где, на стройке? — забеспокоился Алесь.

— Нет, в нашем колхозе... Да от этого не легче!

— А ты не пугай нас, — посоветовал Никифорович. — Мы люди боязливые... Лучше по порядку расскажи!

— Про такие дела и говорить противно, — сплюнул Гаманек. — Утречком прибегает ко мне жена Мартына Барковского и кричит на всю хату: «Загубил!.. Зарезал!» Я смотрю, крови нет, голова на месте, руки и ноги тоже... «Чего ты? Кто кого зарезал?» — спрашиваю. Еле успокоил. «Мартын загубил, дядечка. Нету той ночи, чтобы с Шаплыкой не пили... А на что они пьют, на какие денежки?.. И теперь у Шаплыки сидят, дядечка, люди встают, а они и спать не ложились...» Поговорили мы, и решил я сходить туда, хотя старая меня не пускала. Подхожу к хате, а там все гудит, как в старой монопольке. Открыл дверь — и чуть не упал, шибануло меня самогонным перегаром и табачным дымом... За столом сидит мельник Шаплыка и еще — кто бы вы думали? — Антон Самусевич с посоловелыми глазами. «Интересно, что это ты тут прохлаждаешься?» — спрашиваю у него. «А чего мне тут не сидеть? — огрызается. — Я теперь не председатель, что хочу, то и делаю... Выпей с нами и ты!» — «Не хочу». — «Отчего не хочешь?» — настаивает Барковский. «Боюсь, как бы отвечать не пришлось», — говорю им. Шаплыка и Барковский притихли, хоть и пьяные, но Антон Самусевич разошелся еще больше: «Ты думаешь, если человек выпил чарку, так ему уже и отвечать за это надо? Почему отвечать? Кто ее не пьет? И я пью, и они вот пьют, и в районе пьют. Вот как!.. Пей, говорю!» — «Я тоже иногда пью, да за свои гроши», — говорю. «А я что, краду?» — ревет Самусевич. Еле я вырвался от них!..