Георгий Марягин - Озаренные

Шаруда присел на корточки, обтер рукавом вспотевший лоб, взял в руки грушу электрического сигнала и осторожно нажал кнопку.

Вздрогнул и хлестнул по почве канат. Дернулся и загудел «Скол». Он прошел полметра, из-под него посыпались первые куски угля, их становилось все больше и больше. Они скатывались вниз шумным, грохочущим ручьем.

— Ты смотри, просто как! — воскликнул Звенигора, — колет уголь, как сахар.

Алексей с волнением глядел на синеватый, искрившийся в ярком свете ламп уголь. Изобретатель «Скола» находился в том неизъяснимом состоянии, которое испытывает человек, наблюдая успех своего творческого дерзания. В эти минуты ему хотелось, чтобы среди всех друзей, так же как и он, радовавшихся удачному началу испытаний, была Варя.

Все дальше в глубь лавы спускалась машина. Люди следовали за ней, цепко хватаясь за стойки.

Лава встречала темнотой, теплом, потрескиванием кровли, упругим потоком воздуха.

«Скол», послушный командам Шаруды, то сбавлял, то наращивал скорость. Микола Петрович продвигался с машиной. Он осматривал пласт. За ним в лаву углублялся Санжура, проверявший натяжение каната.

Угольный поток кипел и грохотал, как горный водопад на гранитных перекатах. Для людей, находившихся сейчас в первой на земном шаре механизированной лаве крутого падения, его звучание было музыкой.

Им казалось, что вместе с ними эту музыку слышат шахтеры Кузбасса, Караганды, Ткварчели, Сучана, всех шахт мира.

Напрасно старался председатель шахткома убедить парторга организовать митинг после окончания смены Шаруды. Коренев оставался непоколебимым.

— Никаких парадов, — категорически заявил он. — От наших людей слава не уйдет. В успех испытаний верю. Но парадов не люблю. Шумиха расхолаживает, успокаивает людей. О другом следует подумать: как обеспечить полный успех испытаний...

Все же шахтеры, собравшиеся в «нарядной» перед второй сменой, сами организовали встречу участникам испытания машины. Они плотным кольцом окружили подъемник. Электровозчицы стояли с букетами роз, георгин.

Последними из клети вышли Мариан Санжура, дядя «Порядок», крепильщики. Эхо аплодисментов долго шумело под фермами эстакады и копра. Люди, ранее легко державшие тяжелые отбойные молотки, неуверенно брали букеты.

Растерянно озирался Мариан Санжура — не было Миколы Петровича!

— Где Микола Петрович? — торопливо шепнул Санжура дяде «Порядку». Тот пожал плечами.

В эту минуту Микола Петрович был уже за терриконником.

Марево зноя плыло над степью, даже чертополохи вяли под зноем. Стояла тишина, казалось, было слышно, как слетал пух с одуванчиков. Густая поросль их накрыла золотым шлемом голову кургана. Микола Петрович остановился на самой вершине его. Взглянул на степной простор и увидел его, как сквозь туман. Этот человек, который никогда не плакал и не любил смотреть на плачущих, не замечал, как слезы скатывались по его запыленным углем щекам.

Еще в шахте, ведя «Скол», почувствовал Микола Петрович, что не сумеет сдержать своего волнения, и теперь украдкой ушел от людей...

Он смотрел на колышущуюся в знойном мареве донецкую степь — родную, ни с чем не сравнимую... Вспомнил деда, отца, проведших полжизни в подземных норах, их безрадостный, надрывный труд. В памяти всплыли слова отца: «Руками скалы рвем, сынку, руками»...

Шаруда стоял, не чувствуя духоты. По его лицу сбегали крупные теплые слезы...

Нет таких слов, чтоб передать ими тебя, великая человечья радость.

Нередко бывает так: живет человек и не знает, на что он способен, что может он совершить. Представится случай — и вскроются полностью все его дарования. Сам Микола Петрович не подозревал, что он испытатель по призванию.

Как захватила его работа!

Он не просто вел машину, а следил за каждым движением ее, за тем, как сопротивляется пласт ее резцам, как ведет себя кровля, почва. Там, где взгляд стороннего наблюдателя не смог бы различить даже оттенков угольного пласта, Микола Петрович отыскивал трещины, по ним узнавал, как сработало горное давление, как оно раздробило пласт.

В те минуты, когда машина шла по лаве без остановок, Микола Петрович ликовал: он готов был без устали управлять «Сколом». Он жалел, что лава длиной только в двести метров, а не бесконечна, как донецкие шляхи. Досадно было от откаточного штрека возвращаться холостым ходом к вентиляционному!

После смены Шаруда обычно оставался на час-другой — осмотреть машину, проверить ее механизмы. В эти дни пришлось пережить Ганне Федоровне немало тревожных минут.

Может быть, только женам пограничников и летчиков знакомо то чувство смятения, какое испытывают жены горняков, когда мужья запаздывают после смены.

Сколько раз Ганна Федоровна у калитки дома высматривала с тревогой в сердце своего Миколу Петровича.

Радостно вспыхивали ее глаза, когда он показывался из-за поворота улицы, медленно, покачивающейся походкой приближаясь к дому.

Не могла она уже сердиться на него за опоздание после ласкового: «Кого выглядаешь, молодица?»

По веселому блеску серых глаз мужа она узнавала без слов, что работа у него спорится, «играет», как любил говорить Микола Петрович.

Она спешила под тень молоденьких слив, к столу, на котором уже стояли свежий судак в маринаде, добрый, с перцем, сметаной и яблоками борщ, домашние битки, холодный, как лед, квас с изюмом.

— Я после того как стал на машине работать, — смеялся, усаживаясь за стол, Микола Петрович, — тридцать лет, Галя, куда-то девал. Ей-богу! Вечером хлопцы на танцы идут, и у меня ноги начинают ходором ходить. Чтоб каждый человек, как я, свое нашел!

Юношески восторженно был настроен в эти дни Микола Петрович — он шел на наряд, как на торжество.

Обычно немногословный, он подробно рассказывал в «нарядной» об испытаниях машины. Глядя на молодых горняков, Шаруда мечтательно думал:

«Скоро станете все вы, хлопцы, подземными машинистами, навеки сдадите свои отбойные молотки. А там придут и такие машины, что станете вы спускаться в шахту на пять, а потом и на четыре часа».

Он невольно вспоминал в эти минуты свое детство, юность, проведенную в душных, глухих, как печная труба, лавах-коротышках, тяжелый обушковый труд. Он был рад, что его юным товарищам по профессии никогда не придется испытывать удушья от нехватки воздуха, ноющей боли в руках и спине…

И становилось тепло от какого-то нового, необъяснимого чувства. Его он испытал впервые, восстанавливая затопленную и взорванную белогвардейцами шахту.

В жизни каждого человека есть минуты, когда осмысливаешь весь пройденный тобою путь и ясно видишь будущее, ради которого шел по трудным, порою неизведанным дорогам. Такие минуты Микола Петрович пережил, слушая обращение партии к ударникам. Слова партии вошли в ум и сердце шахтера — он, рядовой донецкий шахтер, утверждался в высоком звании созидателя, открывателя новых путей в труде.