Александр Черненко - Моряна

— Замучилась с ним моя Глуша, плачет все. Сонливый уж очень муж!

— Да, плохо живет с Мотькой Глуша! — поспешно поддакнул Дмитрий.

— А? Что? — хотел было снова слукавить маячник, притворяясь оглохшим на одно ухо, но махнул рукой и подскочил к ловцу: — А ты думаешь, Глуша с тобой лучше жить будет?

— Лучше! — уверенно сказал Дмитрий и быстро поднялся.

Старичок присел, согнулся, — сейчас он был похож на запутавшегося в сетях ерша, который метался-метался, а потом, обессилев, угомонился.

Он молча глядел на ловца.

Дмитрий, босой и в тулупе, накинутом на плечи, вышел из-за стола. Пройдя к двери, он вдруг ухватился за косяк и тупо посмотрел на маячника.

— Что с тобой? — с тревогой спросил Егорыч.

Покачиваясь, Дмитрий осторожно двинулся к кровати.

— Плохо что-то, Максим Егорыч, — глухо сказал ловец. — Голову мутит...

Выставив руки вперед, он повалился на постель.

— Не надо вставать было, не надо! — строго прикрикнул Егорыч. — Говорил — пропотеть должен!

Он заботливо подоткнул под спину ловца тулуп и положил на ноги коротушку.

— Спи давай, а я обед сготовлю.

И опять маячник тянул водку; говорил он теперь тихо, не суетился:

— Как хотите, так и делайте сами с Глушей. Как хотите — сами... А я против этого...

Говорил он все тише и тише:

— Да, как хотите... И денег теперь у меня нет, и сил нет, чтобы имущество-хозяйство вам справить...

Дмитрий понимал, что лукавый Егорыч окончательно сдался, и хотел было сказать старику, что никакого его имущества-хозяйства им с Глушей не надо, но голова отяжелела и губы не разжимались.

Взяв бутылку, старичок молча, пошатываясь, прошел к окну.

Глянув на прибрежье, Егорыч вдруг быстро вытер рукавом стекло и припал к нему.

Повернувшись к Дмитрию, он хитро прищурил глаз и необычайно весело произнес:

— Думаешь, с горя пью? Я, может, с радости!..

— С какой же такой? — спросил ловец, предугадывая, что старичок что-то затевает.

Не отвечая, маячник напряженно глядел в окно; приподнимаясь на носках, он медленно поворачивал голову, будто за кем-то следил.

«И чего хитрит?» — подумал Дмитрий, и сам хотел приподняться, чтобы взглянуть в окно, но усталость словно приморозила его к постели.

Отставив бутылку и мурлыча себе что-то под нос, старичок, покачиваясь, поспешно зашагал к двери.

— Куда, Максим Егорыч?

Маячник задорно подмигнул и толкнул ногой дверь.

Вся белая, запушенная снегом, вступила в сторожку Глуша.

Не сказав отцу и слова, она сбросила с себя шаль, коротушку и быстро подошла к кровати.

— Живой ли, Митенька?

Ловец удивленно глядел то на Глушу, то на маячника.

— Живой ли ты? — трясла Дмитрия Глуша, чуть не плача.

Дмитрий приподнялся на локте.

— Живой... Спасибо Максиму Егорычу...

А старичок стоял в сторонке и молча наблюдал за дочерью.

Опускаясь на табурет, она обшлагом кофты вытирала глаза.

— Брось дурить! — вдруг сердито прикрикнул на нее маячник. — Что за слезы?.. Брось, говорю, дурить!

Всхлипывая, она посмотрела в глаза отцу; глаза его золотисто горели.

— Ой, спасибо, батяшенька, за Митю!.. Как хорошо-то мне!..

Искоса оглядывая дочь и ловца, Егорыч снял со стены полушубок и начал одеваться.

— Лошадь бросила! — забурчал он. — А лошадь чужая!

— Чего ты, батяша? — Глуша подняла голову.

— Лошадь, говорю, не распрягла! — и маячник сердито запахнул полушубок.

Пройдя к двери, он остановился и строго сказал:

— Ты особенно-то не расходись у меня, а то живо прикручу хвост... С Митрием шашни пора кончать. Для этого и вызвал тебя, а ты, верно, думала, благословлять свел вас. Шалишь, дочка!..

— Максим Егорыч! — жарко воскликнул Дмитрий. — Ты же только что супротив ничего не имел...

— А твое дело молчать! Не с тобой речь!.. Кончать надо! Про вас и так много брешут... Молва-то людская что зыбь морская — так и катит, так и катит...

Глуша поднялась и тихо зашагала к Егорычу.

— Батяша, — взволнованно сказала она, — не могу я больше с Мотькой. Сам знаешь!..

Маячник сердито кашлянул, притопнул ногой и опрокинул шапку глубже на глаза.

— Эх ты, дочка, дочка, — бесстыдница!..

Отшвырнув с порога окурок, он отворил дверь и, скрываясь в клубах пара, проворчал:

— Нет!.. И внучка от вас не приму...

Дмитрий — довольный, радостный — чуть слышно проронил:

— Ух, и хитер у тебя старик.

Глуша села рядом с Дмитрием и, склонив голову на его грудь, облегченно вздохнула:

— Видно, согласен батяша...

Третий день живет Дмитрий у Максима Егорыча. Все это время, как только приехала Глуша, Егорыч, поругавшись с дочерью, упорно молчал.

Он непрерывно что-нибудь мастерил, пытаясь казаться очень занятым: то возился с починкой сетей, то сбивал новую табуретку, то вытаскивал из-под кровати ящичек с сапожным инструментом и начинал примерять заплаты к валенкам.

Будто озабоченный работой, старичок искоса следил за Глушей и Дмитрием; когда они разговаривали вполголоса, он слегка подавался всем туловищем в их сторону, стараясь не пропустить ни одного слова.

Если Глуша с Дмитрием говорили шепотом и маячник не мог слышать их, он нетерпеливо ерзал на табуретке и сердито кашлял.

Как ни старалась заговорить с отцом Глуша, он продолжал упорно молчать, нарочито кропотливо подшивая валенки.

Но Глуша не отставала.

Тогда он, насупясь, строго приказывал:

— Не мешай! Не видишь — занят батька!

Она ближе подходила к отцу и подкупающе спрашивала:

— Батяша, и чего это ты?..

Максим Егорыч бросал работу и, уходя на вышку маяка, недовольно бормотал:

— Чертяка вас принес до меня! От дела отрывают!

Но вскоре, возвращаясь в сторожку, он опять садился подшивать валенки, опять внимательно прислушивался к разговору дочери с ловцом.

Глуша заботливо ухаживала за Дмитрием: натирала его водкой с уксусом, поила горячим чаем, и ловец с каждым днем чувствовал, как возвращаются к нему прежние силы.

На четвертый день, проснувшись рано утром, Дмитрий осторожно поднялся с кровати Егорыча и начал собираться.

На полу спала Глуша. Рядом с дочерью примостился старичок; он недавно затушил маячную лампу и теперь, укрывшись ватником, беззаботно, громко сопел.

Из-под полушубка выбилась Глушина нога — тонкая, лоснилась коричневая кожа, как в чулке, с ямками под круглой чашечкой колена.

Дмитрий перешагнул через Глушину ногу и, сняв с печки теплые стеганые штаны, встряхнул их.

Шумно вздохнув, Глуша завозилась и отбросила полушубок, потянулась, с плеча сползла рубашка.

Дмитрий учтиво отвернулся, и когда хотел пройти к кровати, поднялся маячник и спросил шепотом:

— Ты куда?

— Домой собираюсь, Максим Егорыч.

Старичок замахал руками, быстро вскочил на ноги; подбегая на носках к ловцу, недовольно зашипел: