Александр Черненко - Моряна

— Постой! — крикнул Матрос и, опередив маячника, загородил ему дорогу. — Слушай до конца, Максим Егорыч! Глушу тревожить не стану. Слушай вот!.. Должно, знаешь ты, как в городе купцов-рыбников тряхнули. Скоро и здесь мы своих за жабры возьмем. Крепко возьмем! Вот так!

Он метнулся к бочке и, схватив воблу, ожесточенно оторвал у ней жабры.

— Видал, как будем расправляться с дойкиными? Не гляди, что ноги у меня нет, зато сердце горит!

Швырнув воблу в угол, Матрос снова подошел к маячнику.

— А Митька твой что делает? На рыбников ловит, путается с ними... Ему, комсомолу, надо было в первой нашей шеренге быть, зачинать общее, артельное дело. Так я говорю?

Прислонясь к стене, Егорыч молчал.

— Так или не так я говорю? — настойчиво спрашивал Матрос и тряс старика за плечо. — Классу у Митьки нету, вот оно что! Справедливо говорю?

Он долго тряс маячника, переспрашивал его, потом угощал водкой и снова тряс, но Егорыч был нем как рыба.

— А ты, — укоризненно добавил наконец Лешка, — Глушу с этим дерьмом спутываешь. Знаю я: и Митька и Глуша на маяке сейчас... Опять ты Глушину жизнь, Максим Егорыч, попортишь. Поверь мне: попортишь, как тогда попортил, — не дождался меня с фронта и выдал ее за Беспалого...

Егорыч, держась за плечо ловца, прошел к ящику и бессильно опустился на него. Вытащив из кармана маленький порыжелый кошелек, он вынул из него червонец и, передавая его Матросу, едва слышно попросил:

— Сбегай, Лексей, купи еще бутылку горя...

Дымный, оранжевый шар солнца уже сползал к морю, когда Егорыч и Лешка подъезжали к маяку.

В небе ярко горели облака; зарево пылало буйным пожарищем.

Вдали на закате виднелся маяк, отчетливо выступали переплеты его черных стропил.

Всю дорогу маячник и Матрос ехали в обнимку, пели песни, целовались; зазвонисто гремела гармонь...

Еще в Островке, как только Лешка нашел лошадь для переправы старика на маяк, он ухарски прокатил его несколько раз по поселку. Стоя в санях, ловец громко кричал на лошадь, свистел, гикал, в надежде, что он целиком завладел Егорычем:

— Н-но!.. Поехали с орехами!..

В припадке радости Матросу было море по колено.

— Держись, Максим Егорыч! Н-но!..

Лицо его восторженно сияло.

Он крутил кнутом, орал на лошадь, бестолково гнал ее, часто наскакивал на сугробы, а при крутых поворотах чуть не вылетал сам из саней.

Ему хотелось, чтобы весь поселок знал и видел, что он кутит с отцом Глуши.

— На маяк! Пшла-а!..

За санями бежали ребятишки, — они свистели, кричали, смеялись; но когда кто-либо из них хотел присесть на задок, Лешка наотмашь стегал кнутом.

— Н-но-о! На мая-ак!

У матроса была лихо заломлена на затылок бескозырка, специально по этому случаю вынутая из ящика; ленты бескозырки развевались, словно флажки. Подпрыгивая, Лешка крутил над лошадью кнутом и, то и дело оглядываясь, подмигивал маячнику. Старичок заливисто хохотал. От быстрых поворотов лошади он, словно бочонок, перекатывался в санях.

— Ой, Лексей!.. — кричал он. — Гляди не выбрось! Ой, ой!..

Придерживая лошадь, Лешка выхватывал из рук Егорыча гармонь и, разухабисто гремя колокольчиками, ударял во все ее девять медных голосистых ладов:

Он до хрипоты надсаживался в припевах и, вскидывая гармонь, отрывал под нестерпимый звон ее колокольчиков оглушительные переборы; потом бросал гармонь в руки маячнику и снова гнал лошадь по поселку.

— На маяк!..

Из окон домов выглядывали ловцы и рыбачки. Одни, осуждая, качали головами, другие сумрачно усмехались, третьи выбегали на улицу, шушукались, строили догадки.

А Лешка с маячником снова появлялся то в одном, то в другом конце Островка...

Завидев черный скелет маяка, Егорыч будто сразу отрезвел. Он поднялся на колени, насупился и тронул ловца за плечо:

— Постой, Лексей! Станови коняку!

Матрос непонимающе посмотрел на старика.

— Станови, говорю, коняку! — И Егорыч перекинул ногу за ободку саней.

Лешка придержал лошадь.

— Чего ты, Максим Егорыч?

Маячник вылез из саней и неожиданно заявил:

— Ты поедешь назад, а я пойду на маяк.

— Максим Егорыч!..

— Слушай, что говорю! — строго оборвал маячник. — Глуша пьяных не любит, а мы с тобой — в стельку. Правильно? Ругаться она будет, выгонит непременно, а то и хуже... А через три дня — заявляйся в гости.

Он лукаво прищурил глаз:

— Понял?.. Да принарядись немного.

— А если завтра?.. — и Лешка в тоске посмотрел на порванные алые мехи гармоники.

Старичок подумал, почмокал губами и пьяно замотал головой:

— Нет, нет... Через три дня, Лексей.

— Уедет она с маяка...

— А ты слушай, что говорю: никуда не уедет! — И, обняв Матроса, Егорыч смачно поцеловал его в губы.

Пошатываясь, маячник пошел по протоку к камышам, которые прочной стеной окаймляли берега. Войдя в камыши, он быстро продрался через крепь на высокий берег.

Взглянув на проток, Егорыч махнул Лешке рукой:

— Валяй обратно!

Ловец недвижно сидел в санях.

Запахнув полушубок, старичок двинулся к маяку. Он то и дело спотыкался и, когда входил в глубокие, забухшие на ветру и солнце снега, едва вытаскивал ноги из провалов и, часто падая, громко смеялся, что-то лопотал.

Скоро маячник вышел на пригорок и оттуда снова посмотрел на проток; лошадь понуро шагала в сторону Островка, и Лешка так же понуро пригнулся к передку саней...

Маяк был уже совсем близко, — старичок пошел в обход, чтобы не заметили его из сторожки Дмитрий и Глуша.

Он старался шагать тверже, но хмель еще не прошел, и маячник покачивался, спотыкался, кряхтел...

Когда он воровато взбирался по крутой, зыбкой лесенке на вышку маяка, то пытался шагать через две и даже через три ступени, пропуская ненадежные и скрипучие. Но ноги не слушались, и, часто оступаясь, Егорыч с шумом шлепался руками о лесенку. Притаившись, он долго смотрел вниз — на сторожку.

Взобравшись наконец на вышку, он прислонился спиной к будке и, отдуваясь, тяжело задышал.

Перед ним широко открывался неоглядный, озолоченный закатом Каспий.

Солнце мерно погружалось в море, и через весь Каспий, на многие-многие десятки километров, протянулась золотистая полоса, — от легкого ветра она трепетала, тускло блестела червонной позолотой, будто шевелился огромный, чудовищный сазан.

Далеко, на самом стыке воды и неба, медленно ползли розовые от солнца льдины.

«Относные льдины, — подумал маячник. — Может, и с ловцами...»

Солнце окунулось в воды, стало необычно тихо, и закатный костер запылал еще ярче.

— Хорошо море только с берега!..

Егорыч тяжко вздохнул и, держась за жиденькие перильца, прошел в будку. Запрятав бутылки с водкой, он сбросил полушубок и начал настраивать маячную лампу.