Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Случалось иногда, что запас кофе в моей банке иссякал, а я забывал вовремя пополнить его. Несмотря на это, в кофейнике моем и утром и вечером по-прежнему оказывался крепко заваренный горячий кофе. Случалось мне также иногда забыть купить остальные продукты. Несмотря на это, свежая булка, масло, ветчина или сыр всегда оказывались на тарелках рядом с моим стаканом. А когда я пытался расплатиться за них с Марией Егоровной, она отмахивалась от меня и говорила:

— Ништо!

Не знаю, что означало это слово. Может быть, оно допускало, что с деньгами за продукты можно повременить? А может быть, оно определяло цену этим продуктам, как очень малую, о которой даже не стоит говорить? А может быть, оно определяло такую же малую цену мне самому? А может быть, оно намекало на очень высокую цену продуктам? А может быть, в нем таилась какая-нибудь угроза, в этом слове, и мне нужно было понимать его в таком роде, что, мол, берегись, это тебе даром не пройдет?

Не знаю, как мне надо было понимать это слово. Мария Егоровна произносила его не только в разговоре со мной, но и с Иваном Петровичем и с другими людьми, и не только в разговоре о домашних делах, но и в разных других разговорах о делах всемирных, земных и небесных. Произносила она его и наедине с собой, приготовляя, например, на кухне обед, или моя пол, или сидя вечером перед телевизором. И каждый раз в этом слове оказывались подходящие к случаю звуки. Иногда они как бы выражали довольство и умиротворение, иногда что-то веселое и даже разудалое. Иногда это были нотки недоверия или насмешки. А порой это мягкое слово звучало у нее грозно и непримиримо, не суля добра тому, кого касалось. В таких случаях доброе лицо Марии Егоровны тоже менялось. Ее мягкие губы сжимались и твердели. Брови сдвигались над серыми глазами, делая суровым ее взгляд. А пальцы туже стягивали узел цветного платка, охватывающего ее густые русые волосы, тронутые сединой у висков, стягивали с такой решимостью, как будто она готовилась двинуться куда-то в боевой поход.

Но не ко мне относились нотки суровости в голосе Марии Егоровны, и не против меня готова была она двинуться в поход. В разговоре со мной она применяла мягкие нотки, следуя примеру своего мужа. На работу мы с ним отправлялись теперь вместе, проходя пешком те три автобусные остановки, что отделяли нас от недостроенного дома в Коротком переулке.

Так повернулись у меня дела. Не хотел я оставаться в России, но остался. Не хотел я встретить у них Ивана, но встретил — и даже двух. И как встретил! У одного Ивана я жил на квартире, а с другим Иваном работал в одной мастерской. И ничего страшного это мне как будто не сулило. Я остался жив, и кости мои были целы.

И когда мне встретился третий Иван, работавший в той же бригаде штукатуром, я уже рассматривал его спокойнее, не смущаясь тем, что он имел такие же внушительные признаки: крупный рост, серо-голубые глаза и русые волосы. Меня уже не пугали признаки. Мало ли на свете схожих признаков? Признаки одинаковые, а люди разные. Подтвердилось это и в третьем Иване. Оказывается, воевал он где-то на Южном фронте, а женился впервые только после войны.

Разные, стало быть, имелись у них Иваны. И хотя каждый из них, судя по облику, мог проделать с помощью пулемета и автомата то самое, что было проделано там, на далеком северном болоте, но не каждый проделывал это именно там.

И совсем уже весело стало мне при появлении в поле моего зрения четвертого Ивана. Весело потому, что я заприметил в нем признаки целых двух Иванов. А уж это было не сообразно ни с чем. Ну, хорошо. Пусть он был тем страшным Иваном, от которого едва унес ноги Арви Сайтури. Это я готов был допустить, имея в виду его рост, цвет глаз и зачесанные назад русые волосы. Я уже насмотрелся на таких Иванов и привык не удивляться их появлению передо мной. Но он вдобавок напомнил мне своим видом того русского матроса, который приходил почти сорок лет назад к Илмари Мурто. Для полного сходства ему недоставало только густых усов. Так что же мне оставалось делать? Считать его сыном того усатого Ивана, который так стремился обеспечить своего едва рожденного тогда малютку мирным соседом и так обидно погиб, не выполнив своей задачи?

Да, действительно, по возрасту он вполне мог бы сойти за сына того давнего Ивана, хотя хорошая округленность щек и молодая толщина губ убавляли его годы, придавая ему вид тридцатилетнего парня. Но вид мог не совпадать с подлинным возрастом. Лицо с такой плотной кожей, сохранившей в себе все нужные соки и свежий цвет, может казаться молодым до полусотни лет и даже дольше. И, конечно, оно полно моложавости у человека, которому еще нет и сорока. Но даже при такой поправке на возраст было слишком невероятно предположить в нем одновременно и того и другого Ивана. Не случается теперь в жизни таких неправдоподобных совпадений. Только в каком-нибудь очень плохом романе может совершиться подобная вещь. А я не собирался иметь дело с выдумками из плохого романа. Мне и в жизни хватало, над чем ломать голову.

Этот четвертый Иван не состоял в нашей бригаде и неизвестно где работал. Он был в новом бледно-фиолетовом костюме с темным галстуком поверх светлой рубашки, когда подошел ко мне и сказал:

— Мне надо книжную полку сколотить. Вы не смогли бы это сделать?

Я мог это сделать, но только после окончания работы. А до окончания работы оставалось десять минут, Он переждал эти десять минут, слоняясь взад и вперед по комнатам и коридорам еще не законченного нами крыла дома, прилегающего к переулку. А затем повел меня вверх по лестнице законченного крыла, выходящего окнами на Трамвайную улицу. В этом крыле люди поселились сразу же, как только мы его закончили. И одним из его жильцов оказался этот самый Иван Иванович Егоров.

Он привел меня в свою небольшую комнату на четвертом этаже и показал на груду книг, сложенных в одном углу. Показав на них, он задумался, как бы припоминая что-то, но, как видно, не припомнил, Кивнув затем на трехметровые доски, сложенные стопкой у другой стены, он опять попробовал что-то припомнить. Я приподнял одну доску, определяя на вес ее сухость. Это отвлекло его от раздумья, и он сказал, тронув стену рядом с письменным столом:

— Вот здесь ее надо поместить. От стола до угла. Высотой около двух с половиной. Понимаете?

Я понял, конечно. Тут нечего было понимать. Но он сказал это с большой мягкостью и вежливостью в голосе, чем еще раз выдал свою полную несхожесть с тем страшным Иваном. А если он не был тем Иваном, то стоило ли с ним особенно церемониться? Вежливые люди так устроены, что они всегда остаются вежливыми, как бы с ними ни поступали другие. Они и на грубость отвечают вежливостью. Так странно они устроены. И этим они дают повод грубости быть еще грубее, потому что грубость ненавидит всех, кто умеет в споре с ней оставаться в пределах вежливости. Я, правда, не имел намерения быть грубым, но мне было весело видеть, что каждый очередной Иван все меньше походил на того Ивана. И мне хотелось по этому поводу тоже что-то такое сморозить. И я сказал ему как мог строго, хотя и вполне вежливо: