Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

— Здравствуйте.

Он ответил мне тем же и покосился на меня вопросительно, не замедляя и не ускоряя шага. Я сказал:

— Позвольте спросить, вы не из этого санатория?

Я указал назад, и он ответил, вздохнув при этом почему-то:

— Да, я из этого санатория. Что вас интересует?

— Меня интересует жизнь в санатории.

Так я ответил для начала, готовый тут же ввернуть ему вопрос насчет своей женщины. А он отозвался с некоторым недоверием в голосе:

— Жизнь в санатории? Так, так. Хорошее дело. Оказывается, есть еще на свете люди, которых интересует жизнь в санатории.

— Да. Очень интересует…

Я сказал это, готовя в то же время про себя главный вопрос, который сразу объяснил бы ему причину моего интереса к этому санаторию. Не зная о моем намерении, он спросил:

— А что, разве вы сами никогда не бывали в санаториях?

— Нет.

— Почему же? Судя по виду, возраст у вас далеко не юношеский. И трудовой стаж, очевидно, немалый. Как же вы упустили возможность отдохнуть?

— У нас нет санаториев. Во всяком случае — таких.

Вот этого не стоило ему говорить. Как это нет у нас санаториев? Их сколько угодно. Плати только деньги и живи в них хоть целый год. Но уже поздно было брать обратно сказанное слово, ибо за ним сразу же последовал естественный вопрос:

— Где это у вас?

Что можно было на это ответить? «У нас на Луне»? Или «У нас на Марсе»? Конечно, ничего не оставалось, как сказать:

— У нас в Финляндии.

— В какой Финляндии?

— В той самой Финляндии, с которой вы воевали.

— Ах, вот оно что…

И его налитое здоровьем и загаром лицо сразу как бы застыло в неподвижности, утеряв свое благодушие. Мягкие до того губы подтянулись и затвердели. Но он был, к счастью, не тот Иван, ибо обратил ко мне черные глаза, а не серо-голубые. И волосы у него тоже были черные, хотя и скопились от возраста больше на затылке, освободив верхнюю часть лба для загара.

Установив это, я достал бумажник и протянул ему свой временный русский паспорт и справку от их Министерства внутренних дел, поясняя попутно:

— Я приехал оттуда к вам, чтобы познакомиться с жизнью России. Кое-что я уже повидал: колхозы и стройки разные. На канале недавно был и теперь вот сюда пришел, чтобы санаторий увидеть, как там и что.

Приняв от меня документы, он остановился, чтобы удобнее было их просмотреть. И когда он прочел справку от Министерства внутренних дел, хмурое недоверие сошло с его лица. Он даже улыбнулся, возвращая мне бумаги, и сказал вполне приветливо:

— Итак, чем могу служить?

Сказав это, он двинулся дальше по дороге вниз. Мне, правда, не хотелось далеко удаляться от ворот моей женщины. Но пришлось пойти с ним рядом и даже задать еще кое-какие вопросы до того, как заговорить о главном. Для начала я спросил:

— Как там внутри жизнь проходит?

Он усмехнулся.

— Жизнь? Разве это жизнь?

— А что? Там плохо, да?

— Хм… Плохо — не то слово. Впрочем, кому как. Но меня сюда больше и силком не затащишь.

— Почему?

— Видите ли, можно прослоняться без дела день, можно — два. Но лежать кверху животом целый месяц — избави бог!

— Разве это так плохо?

— Нет, я не говорю, что плохо. Но полнеть я не привык.

— Полнеть — это тоже не вредно, если маленький запас.

— Маленький запас! Вам бы этот запас, так не очень-то пошагали бы по нашей России-матушке.

— А чем вас тут кормят?

— Чем кормят? Спросили бы лучше, чем не кормят. На это мне легче было бы ответить. Но могу перечислить, если вас эта сторона санаторной жизни интересует. Уже с утра мы едим жареное мясо или рыбу. А к этому добавляется масло, сыр, оладьи, пирожки, яйца всмятку, икра черная или красная, молоко, салаты разные, варенья и не помню, что там еще. Не успеешь после этого перевести дух, как диетическая сестра заставляет приступить ко второму завтраку. Есть у нас такая сестра, да будет вам известно. Ее дело — сначала узнать у каждого, что он больше любит из пищи, а потом заставлять его все это поглощать. Я как-то сдуру брякнул, что сметану люблю, так мне потом от этой сметаны спасения не стало. Едва проходит после первого завтрака два часа, как мне в комнату несут большой стакан сметаны, а заодно молоко, масло, сыр, булку. Я говорю: «Не могу. Я еще после первого завтрака не отдышался». — «Ничего. Скушайте. Вам прописано». Ну, что тут станешь делать? Отказаться невозможно — сестру обидишь. А еще через пару часов — обед. Пропустить его нельзя. Если пропустишь, то к тебе придет врач, будет заглядывать в твои глаза, щупать у тебя пульс, выстукивать тебя, выслушивать, расспрашивать, хмурить брови и в конце концов все-таки посоветует не пропускать обеда и пойти съесть хоть что-нибудь. Так лучше уж идти сразу, чтобы не затруднять зря врача и не огорчать сестру. И вот идешь в столовую и снова ешь. А обед еще обильнее, чем завтрак. Блюда невозможно запомнить, и все они вкусные. Их нельзя не есть. Они сами лезут в рот. И вот результат. — Тут он хлопнул себя ладонью по животу, который действительно заметно круглился под коричневыми полосами его пижамы, и потом продолжал: — Мне учить надо молодых лесорубов новой электропилой работать. А для этого нагибаться необходимо возле дерева. Но разве я теперь нагнусь? Меня под прессом сгибать придется.

Рассказывая это, он шел неторопливо все дальше вниз, направляясь, как видно, к морю. Мне было неудобно его прерывать, чтобы ввернуть главный вопрос, и я поневоле тащился рядом. Он вел меня по каким-то другим, более коротким путям, пересекая сады и улицы наискосок. Даже речку мы перешли в другом месте, по какому-то узенькому деревянному мостику, висевшему в зелени ветвей на двух натянутых стальных канатах. Под нашими ногами он сильно заколыхался и закачался туда-сюда над желтым пенистым потоком и даже после нас еще содрогался некоторое время, словно недовольный тем, что пропустил нас и не сбросил вниз.

Я поминутно оглядывался, стараясь запомнить обратную дорогу к санаторию, и одновременно держал наготове свой главный вопрос, чтобы ввернуть его при случае в разговор. Тем временем мы прошли короткий туннель, прорытый сквозь насыпь у железнодорожной станции. В этом туннеле сталкивались два встречных людских потока, одинаково ярких и шумных. Один поток вливался в него со стороны поселка, а другой, такой же разноцветный, двигался ему навстречу от пляжей и пристани.

Мы вышли к берегу моря там, где был общий пляж. Он тянулся вправо от пристани и пестрел по всей своей длине яркостью цветных женских купальников, косынок, зонтиков и всеми оттенками загара, какие только могут принять на себя мужские, женские и детские тела. Часть этой пестроты плескалась в море, растворяясь наполовину в зелени волн. И здесь мой спутник закончил свой рассказ о распорядке санаторного дня, сказав напоследок: