Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

— Ну, мало ли что. Дела…

— То-то и оно. А посему ставь нас к очередному.

Петро задумался:

— Куда ж бы тебя поставить? Тоже мне странник выискался. С капризами. Не хочу то, давай то. Старинных обычаев захотел в век атома. Может, к Баранченко Савелию толкнемся?

— Тебе виднее. К Баранченко так к Баранченко. Веди нас к Баранченко.

— Идем.

Петро двинулся было вдоль улицы, но, вспомнив обо мне, обернулся и сказал:

— Идемте и вы, товарищ.

Я встал. Как было не встать, если меня позвал представитель местной власти? Я встал и пошел, с трудом разминая натруженные ноги. Парень покатил свой велосипед, шагая рядом с Петром. А я побрел вслед за ними.

Петро провел нас в какой-то боковой проулок и там толкнул калитку. Я осмотрелся, запоминая на всякий случай обратную дорогу к скамейке, откуда мне предстояло продолжать свой путь на север. Мы пересекли двор и вошли внутрь низенького домика, в котором еще не зажгли огней. В ноздри мне ударил вкусный запах мясной пищи, заставив меня проглотить слюну. В сумерках трудно было разглядеть что-либо, но комната казалась просторной, только под ногами не чувствовалось твердых деревянных половиц. В другой комнате, еще более просторной, напротив окна сидел усатый человек и, кажется, переобувался. Петро сказал:

— Эге ж! Сам хозяин дома. Привет, Савелий! А я квартирантов тебе привел на ночь. Не возражаешь?

Тот не возразил, но проворчал недовольно, не переставая переобуваться:

— Это по какому же случаю?

— Да очень просто. Очередь. На прошлой неделе, если помнишь, один проезжий с лошадью у Омельки ночевал. А сегодня вот и до тебя добрались.

— А почему бы им в дом для приезжающих не пойти?

— Не желают. Говорят, не нравится там. Сердечности той нет, что в частном доме. Вот я думал-думал, где бы для них сердечности найти, да к тебе и привел.

Эти слова как будто польстили хозяину, и он сказал, вставая:

— Ну, коли так, милости просим. Проходите, что ж стоять. В ногах правды нет. Присаживайтесь.

Но Петро сказал:

— Я у тебя только одного оставлю.

— Как хочешь. Тебе виднее. А которого?

— Да хотя бы этого.

Петро кивнул на молодого парня.

— А видкиля вин?

На этот вопрос ответил сам парень:

— Из Рогунова я сам. А был на совещании садоводов в Хоперовке.

Хозяин обрадовался:

— О це дило! Мне такого и треба! Расскажешь, что там хорошего було. Я сам думал туда съездить, да не успел.

Петро сказал парню:

— Ну вот и устроился. Наслаждайся сердечностью. Бывайте здоровы. А мы с вами тут по соседству зайдем.

Он кивнул мне на дверь, и мы вышли на улицу, где уже горели фонари. Идя со мной к следующему дому, он спросил:

— А вы откуда будете?

И тут я решил поставить все сразу на место, чтобы спокойно продолжать свой последний путь в глубину их нескончаемых степей. Я ответил:

— Из Финляндии. Но не из той Финляндии, которая называется у вас Карело-Финская Республика, а из той, которая воевала с вами. И я тоже воевал с вами. И даже стрелял.

Я хотел было добавить еще про лагеря, в которых томились русские, но подумал, что и без этого вполне хватит для немедленного изгнания меня из этого селения. Петро остановился, глядя на меня сверху вниз, и в его черных глазах отразилось изумление. Выслушав меня, он спросил:

— Документы при вас есть?

Я показал ему все свои документы. Рассмотрев их внимательно при свете электрической лампочки, свисающей со столба, он усмехнулся и сказал:

— Что вы мне голову морочите? «Воевал, стрелял». Вы же у нас в Ленинграде живете. А если вас пустили жить в Ленинград, значит, вы того заслуживаете. Но вот сюда вы как попали?

Что я мог на это ответить? Рассказывать все было бы слишком долго. Да и что именно «все»? Я уже и сам не помнил, что входило в это «все». Поэтому я ответил:

— Так. Хожу, смотрю. Хочу знать, как вы, русские, живете.

Он одобрительно кивнул:

— Хорошее дело. Давно бы так следовало, вместо того чтобы воевать и стрелять. Вот ваши бумаги. А паспорт я вам утром верну.

Я не стал возражать, помня, что он был представителем местной власти. А он привел меня в соседний домик, где тоже очень вкусно пахло мясным. Внутри горел электрический свет. Но пол в первой комнате тоже был земляной. Теперь я это ясно увидел. Две женщины находились в первой комнате, устроившись за огромным столом. Одна сидела за швейной машинкой, другая гладила белье. Из боковой комнаты выглянули две маленькие девочки и мальчик лет двенадцати. Петро поздоровался, осмотрелся и спросил:

— А хозяин?

Сидевшая за швейной машинкой молодая женщина сказала:

— Нема его, скоро буде. Посидьте.

Петро сказал:

— Некогда мне. Человека вот я вам привел переночевать. В порядке очередности. Одного к Баранченко Савелию поставил, а второго вам, если не возражаете. Он из Финляндии. Интересуется нашей жизнью. С документами у него все в порядке. Паспорт у меня. Утром занесу. Так и скажите Грицку. А если он не согласен, пусть мальчонку пришлет сказать. Я к другому поставлю или к себе возьму.

Старшая женщина сказала:

— Да чего там несогласный? Нехай ночуют. Куды воны пидуть, на ночь глядя? До хаты для приезжающих три километра. А вы як до нас добирались: пешком чи автобусом?

Я ответил:

— Пешком.

Старшая женщина произнесла с сочувствием:

— От то ж. И скильки ж вы прошли? Видкиля сегодня?

Опять все взглянули на меня. Я понял вопрос и ответил:

— От станции Задолье.

— Ось бачишь? Да вы сидайте, добрый чоловиче. Зáраз сын приде — вечерять будем.

Она указала мне на стул у окна. Я сказал «спасибо» и сел. Петро с довольным видом тряхнул головой:

— Значит, устроились? Итак, до завтра, хозяюшки!

— Добре.

Молодая хозяйка вышла с Петром, а старшая принялась освобождать стол от белья. Занимаясь этим, она одновременно говорила, мешая русские слова с украинскими. Но я почти все понимал. Сперва она крикнула детям, чтобы не очень шумели, потом сказала, что трудно с ними — растут быстро. Мальчик уже четыре класса кончил, а старшая девочка — два. С учебниками беда — не всегда достанешь нужные. Потом она рассказала про свою жизнь. У нее была большая семья: муж, три сына и дочь. Мужа и двух сыновей убили на войне. Дочь увезли в Германию на работу, а там за какую-то провинность посадили в концлагерь и загубили. Остался младший сын. Жена вот у него теперь и дети. И опять семья как семья — хватает всем и заботы и забавы. Хату недавно заново поставили. Садик деревьями дополнили. Война всех затронула. Бои тут шли страшные. Половина села была разрушена. А теперь не сразу и узнаешь, где она прошла. Время все лечит, и только в памяти боль да в сердце остается.

Женщина рассказывала мне это, а я кивал в ответ и время от времени говорил: «Да». И не знала она, что я был причастен ко всем этим разрушениям, к гибели ее детей и мужа. Но мог ли я признаться ей в этом? Нет, не повернулся у меня язык. Что принесло бы мне такое признание? Трудно было угадать. Однако сидеть на этом стуле мне бы уже не пришлось. А я не хотел покидать этот стул и эту комнату. Слишком сильно ныли мои ноги после целого дня быстрой ходьбы, и слишком вкусно пахло в комнате мясной пищей. Я сидел, опустив глаза к земляному полу, и ждал хозяина. Почему бы мне было его не подождать? Представитель местной власти поставил меня к нему на ночлег, а я был обязан выполнять веление представителя власти. И кроме того, хозяина, как я понял, звали не Иваном.