Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Хозяин пришел вместе с молодой хозяйкой. Должно быть, она уже все ему рассказала обо мне, потому что он без всякого удивления поздоровался со мной, кивнув от порога. Пока он возился в соседней комнате, переодеваясь или переобуваясь и разговаривая с детьми, хозяйки накрыли на стол. Я, правда, не видел, что они там делали возле стола. Я смотрел вниз, разглядывая свои парусиновые ботинки с кожаными головками. Они изрядно запылились, утратив свой первоначальный серо-голубой цвет. Но резиновые подметки на них мало протерлись. Их могло хватить еще не на один такой переход, чего я, однако, им никак не мог обещать.

Хозяйки что-то делали возле стола и возле печи. И то, что они делали, вызвало новую волну мясного запаха в комнате. Но меня это не касалось. Я не видел их, занятый разглядыванием своих парусиновых туфель. Молодая хозяйка вытерла влажной тряпкой клеенку на столе и нарезала хлеба, а старшая вынула из печи чугун с горячим варевом и разлила его по тарелкам, которые молодая затем расставила вкруговую на столе. Но я не видел ничего этого, занятый своими мыслями о парусиновых туфлях. Меня не касались их домашние дела.

Потом вокруг стола собралась, кажется, вся их семья. Но я и этого не заметил, уйдя в свои заботы, пока не услыхал, что меня тоже как будто приглашают за стол. Я поднял голову, глядя на них вопросительно, а хозяин повторил свое предложение, стоя надо мной с улыбкой, и его рука была протянута к столу. Мог ли я его ослушаться? Тут была их власть. Сопротивляться я не осмелился и беспрекословно занял указанное мне место. Дети уселись на скамейке у стены. Там же, рядом с младшей девочкой, пристроилась мать. А мы с хозяином и старшей хозяйкой уселись на стульях у остальных трех сторон стола.

Хлеб в плоской глиняной хлебнице посреди стола был белый как молоко. Даже не верилось, что этот хлеб нарезан к тому красному мясному супу, который искрился и дымился передо мной в тарелке. Но хозяин спокойно взял один из верхних кусков и сказал мне:

— Что же вы? Или борща нашего украинского не любите?

Тогда я тоже взял кусок этого белоснежного хлеба, который к тому же оказался мягким как пух. Его вопрос я оставил без ответа и показал на деле свое отношение к украинскому борщу. Но и на хлеб я не забывал налегать. Его, как видно, замешивали здесь на молоке. Вот почему он был такой сдобный и душистый. Тянулся я к этим кускам с виду неторопливо и даже как будто нехотя, но съедал их в один миг. Молодой хозяйке пришлось трижды наполнить хлебом глиняный поднос, и главной причиной этому был, конечно, я. Прикончив борщ, хозяин спросил ее:

— Чем продолжим?

Она ответила:

— Варениками.

И вот передо мной появилась другая тарелка, наполненная маленькими полукруглыми кусками вареного теста, начиненными творогом. Сверху они были залиты сметаной. К этому блюду, кажется, не полагалось брать хлеба, но я все-таки взял еще один кусок — очень уж легко он съедался. Кстати, он помог мне убрать из тарелки всю сметану. Голая вилка не справилась бы с такой задачей.

После вареников мы выпили с хозяином по стакану чая. Женщины пили из расписных чашек, а дети — из маленьких кружек. И когда дети вышли из-за стола, хозяин достал из кармана пачку папирос и протянул ее мне, но я сказал: «Спасибо, не курю». Он одобрительно кивнул и закурил сам, глядя задумчиво на быстрые женские руки, убиравшие со стола. Потом спросил меня:

— Говорят, вы жизнью нашей интересуетесь?

Я ответил:

— Да… То есть не совсем вашей, вы простите… Ведь я только Россию хотел посмотреть, а к вам попал случайно. И мне даже как-то неудобно, что я вас затруднил…

Пока я говорил это, он все больше поворачивался ко мне, вглядываясь в меня с удивлением, как мне вначале показалось. Но тут же я понял, что это не удивление, а скорее затаенная веселость. И таилась она пока что лишь в его глазах. А глаза у него были голубовато-зеленые, в них легко угадывалось его настроение, потому что они заметно выделялись в окружении темного загара его лица. Все остальное в его лице сохраняло спокойствие и благодушие. Было это лицо очень правильной формы, если держаться мерки древних греков: и овал в меру узкий, и нос прямой, и подбородок не больше нормы, и темные волосы на голове располагались густо, слегка отклоненные назад. К тому же и сам он был с виду молодой, крупный, налитой. Все они тут были крупные. И не удивительно. На такой земле могли вырастать только крупные люди. Странно, что они не вырастали здесь вдвое крупнее.

И вот он всмотрелся в меня своими веселыми светлыми глазами, забыв про вынутую изо рта папиросу, и сказал, понимающе кивнув головой:

— Ах, вот оно что! К нам случайно попали? И только Россию хотели посмотреть? А наша жизнь вас не интересует. Понятно. Мама! Горпына! Слыхали? Гостя нашего, оказывается, только Россия интересует, а мы — нет. Не удостоились мы такой чести.

Молодая черноволосая хозяйка, вытиравшая стол, улыбнулась, блеснув зубами, но тут же в смущении подавила улыбку и закончила свое дело с видом серьезным. И только в ее темно-коричневых глазах блеснуло на миг что-то озорное, когда она скользнула ими по мне. А старшая хозяйка, услышав это, оставила мытье посуды и, подойдя к столу, сказала с недоумением:

— Да як же так? Россия? А мы хиба ж не…

Но сын прервал ее, сказав: «Ш-ш!». И приложил к губам палец. Она умолкла, сложив на белом переднике влажные руки и глядя на него с выжидательной улыбкой. Была она очень похожа на сына, только тронута изрядно сединой и морщинами. А сын сказал ей, разведя руками:

— Не повезло нам, мама, что поделаешь? Больно уж мы далеко в стороне от России стоим. К нам только случайно попасть можно.

Но тут вдруг из второй комнаты высунулся мальчик и провозгласил звонко:

— Ничего подобного! Мы не в стороне! Здесь она и зародилась — Россия. И наш Киев был матерью городов русских. Вот. А теперь мы все — Советский Союз.

Отец выслушал его, не перебивая, и потом сказал:

— Молодец! Почти правильно. За знание истории ставлю четверку с минусом. А за то, что встреваешь непрошенно в разговор старших, объявляю порицание. Кстати, почему спать не отправляешься?

Мальчуган заулыбался смущенно и отступил в глубину комнаты. Пока молодая хозяйка занималась детьми, а старшая домывала посуду, мы с хозяином посидели еще немного. Докурив папиросу, он сказал:

— С другой стороны, ради чего, спрашивается, к нам приезжать? Что хорошего можно у нас увидеть? Ничего хорошего. И хатки наши неказистые, и кругом пусто. Вот вы пришли сюда пешком от Задолья, а что увидели на своем пути? Тоска, правда?

Сказав это, он махнул рукой с унылым видом. Но в его взгляде, бегло обращенном к матери, вытиравшей у печи посуду, мелькнула все та же затаенная веселость. Она перехватила его взгляд и опять улыбнулась, отвернувшись. Имея это в виду, я ответил: