Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Парторг сказал:

— Ничего. Теперь часть заботы отпадает. С полсотни туда переправишь — и вздохнешь свободнее. Когда думаешь начать переброску?

Иван ответил:

— Только не летом. Посмотреть еще надо, как там и что. Зимник вырыть, чтобы осенью их прямо туда спящих. С весны ведь им способнее будет обживаться на новом-ти месте.

Нет, это был, пожалуй, не тот Иван. И ухмылялся он вовсе не злорадно, а скорее даже добродушно. Кроме того, он так много и заботливо говорил о пчелах, что, кажется, забыл обо мне. Пытаясь проверить это, я пошел на риск и привлек на себя его внимание таким вопросом:

— А где ваши пчелы берут себе питание?

Он живо ко мне обернулся:

— Где берут взяток? О, хватает им пока. Вон в том направлении большая лесная поляна. Там вот луга покосные и сады соседнего колхоза. А там клеверища. Плюс к этому — липы в лесу много. А новую пасеку, о которой мы сейчас говорили, прямо в липовом лесу установим.

Да, вряд ли это был тот Иван. Далеко ему было до того Ивана. И, конечно, мне только показалось, что он был способен в нужную минуту превратиться в грозного мстителя, раскроить кому-то прикладом автомата череп или сломать чей-то хребет о ствол сосны. Не был он на это способен. Пчела с разгона ударилась о его висок и запуталась в свисающей набок темной пряди волос. Он осторожно высвободил ее, выждал, пока она оправилась на его широкой ладони, и только тогда сдунул, проследив глазами за ее полетом. Парторг спросил:

— А как у тебя с кадрами?

Он ответил:

— Наладилось. Два помощника теперь у меня постоянных. Оба на оплате.

— А где они?

— Одного за продуктами послал в лавку лесничества, а другой спит в зимнике после ночного дежурства.

Так с разговором он провел нас по краю поляны, наполненной пчелиным гудением, к небольшому сарайчику, сколоченному из свежих досок. Дверь сарая была открыта, и мы вошли внутрь. Там у стены на приступке стояли в ряд всякие бочонки, кадушки, ведра. Одна кадка была открыта, и в ней поблескивал золотистой прозрачностью свежий мед.

Два светловолосых мальчика лет по тринадцати хлопотали посреди сарая у большого металлического бака, и один из них был в знакомой мне белой рубашке с короткими рукавами и в коротких синих штанишках с карманами. Я уже видел его накануне. Он осторожно вставил в бак истекающие медом соты, оправленные в раму, и, закрыв крышку, сказал другому мальчику:

— Ты крути равномерно, не торопись. Внутренний стержень все равно даст нужную скорость.

Второй мальчик, в розовой застиранной рубашке и в длинных серых штанах, принялся неторопливо вращать ручку, пристроенную у бака сбоку. Насколько я понял, соты внутри бака попадали под воздействие центробежной силы. Эта сила отделяла мед от сотовых ячеек и разбрызгивала его по стенкам бака, откуда он стекал вниз. А внизу был кран, через который мед вытекал в подставленное ведро.

Верхнюю полку сарайчика заполняла всякая утварь, имеющая касательство к пчелиному хозяйству. Тут были новые запасные рамы для ульев, новые соты, оттиснутые из воска человеком, были сетки для защиты лица, дымари для выкуривания пчел, были разные книги и журналы по пчеловодству. Иван показывал нам то одно, то другое, обращаясь больше ко мне. Я кивал ему и говорил: «Да, да», но смотрел больше в сторону мальчиков, вернее — в сторону одного из них. Этот один вынимал из бака опустевшие сотовые пластинки и прислонял их к другим таким же, стоявшим на чистой скамейке у стены. Потом брал из медного тазика пластинки, полные меда, и вставлял их в бак, плотно закрывая его крышкой, после чего другой мальчик принимался крутить ручку. Этот другой мальчик был обут на босу ногу в стоптанные парусиновые туфли, рядом с которыми кожаные сандалии и чистые синие носки его товарища казались прямо-таки богатыми.

Да, такое вот может установиться в деревне, где жизнь повернута на новый лад. Был Арви Сайтури, по милости которого осиротели дети. Но они не погрязли в нужде и горе. Почему не погрязли? Не потому ли, что был сметен с лица земли сам Арви Сайтури? Похоже, что именно потому. Я спросил Ивана:

— Это и есть ваши помощники?

Он ответил:

— Будущие. А пока что присматриваются и приноравливаются. Что ни утро, спозаранку переправляются сюда на лодке. Полюбилась им, видно, пчелка.

Он показал нам также землянку, куда ульи ставились на зиму и где в это время похрапывал один из его помощников, а напоследок угостил нас медом. Мед нам преподнес в двух чистых стаканах, поставленных на блюдечки, тот самый мальчик. Парторг спросил его, окуная в мед чайную ложку:

— Какие тут у вас виды на урожай нынче?

Мальчик ответил:

— Хорошие, Василий Мироныч. По ведерку на семью выйдет. А в будущем году и по два добьемся на двух-то пасеках.

Так он ответил, этот мальчик, у которого не было на свете ни отца, ни матери. Он ответил так, будто владел этой пасекой и собирался в будущем году владеть двумя.

Да, как-то все сместилось в их деревне, и непонятно было, кого надлежало считать у них обделенным судьбой и кого — приласканным ею. И трудно было также понять, где начиналась у них семья и где кончалась.

Мог быть и у меня, конечно, в жизни такой же славный темноглазый мальчуган, с такой же заботой наполняющий для людей бочонки медом. Но, как видно, не только у меня он мог быть и не только для меня. Для очень многих он был славным и своим.

Покончив с медом, я осмотрелся, пытаясь определить, в какую часть России меня опять забросило. И тут же я сообразил, что отнесло меня, кажется, немного назад на том пути, который я с такой лихостью прокладывал в глубину России. Еще утром я находился несколько дальше от Ленинграда, а теперь опять чуть приблизился к нему. Почему бы мне было не попытаться продолжить это приближение? Может быть, здесь неподалеку пролегала железная дорога, та самая, по которой мне предстояло уехать из города Горького в Ленинград? А если она здесь пролегала, то я мог без промедления направиться к ней. Имея такое намерение, я спросил парторга:

— А тут можно пройти?..

И он ответил, не дав мне даже кончить вопрос:

— Можно. Мы так прямиком и пойдем с вами через лес.

И он повел меня по глухой лесной тропинке, стесненной зеленью листвы, которая была так обильно наполнена птицами, что, казалось, она сама звенела и стонала от их пения и колыхалась не от легкого дуновения ветра, а от пронзительной силы их голосов.

Удивительно, как много их было там, наверху, этих птиц, и как усердно они надсаживали свои глотки. Не знаю, по какому поводу задавали они этот концерт, но у себя в Суоми я не замечал за ними такого старания. И не только такого, но помнится, что там я почти совсем не слыхал их голосов, разве только в те дни, когда первый раз прибыл в Туммалахти, где нашел не только близкого мне старого Илмари, но где, кроме того, Айли Мурто была еще прежней Айли Мурто…