Анатолий Кончиц - В краю родном

Дедушка в раздумье почесал бороду и рассудительно заметил:

— Все ведь маленькие были. Помню как-то раз…

— Ну, что, что? — заторопил я его, так как он опять задумался.

— Коней как-то караулили в ночном с Ондрюшей, — улыбнулся дед.

— Ну и что дальше? — нетерпеливо перебил я.

— Наклали огня, сидим. Чуем, в лесу кто-то рявкает. Батюшки! Да ведь медведь это! Ну, парень, оробели твои сударики, задерет ведь лошадушек медведь, да и нам головы отъест.

— Ну и что, задрал? — невольно улыбнулся я.

— Нет. Порявкал да и ушел. Едва до утра дожили. Еле солнышка дождались, чуть живы со страху. Вот какая тебе история.

Да, свое он помнил, а о моем забыл. Так уж, наверное, устроен человек, свое ему дороже.

Наконец мы подошли к омуту, к яме, тут течение утихомиривалось, кружило потихоньку, и вдруг снасть моя туго, без рывков, натянулась.

— Зацепилось, дедушка! Что делать?! — крикнул я.

— Тащи!

— Да ведь блесну потеряем. За корягу, видно, зацепилось. Что делать, не знаю, потеряем блесну.

— Шут с ней, тащи давай!

И я потащил. Вроде подалось маленько, все ближе и ближе подтягивал я тяжесть на конце удочки. Вдруг из воды выглянула толстая рыбья голова и уперлась в песок у моих ног.

Не знаю, может, эта щука спала и со сна заглотила сверкнувшую перед ее носом блесну, но так и не проснулась. Ведь стоило ей чуть упереться, махнуть хвостом, моя жилка лопнула бы, как гнилая нитка. Щука вела себя необычно. Или от старости, или всяких щучьих недомоганий ей надоело жить или… В общем, я не знаю, как все это объяснить.

Тем не менее, я схватил щуку двумя руками, еле поднял и поволок к дедушке на обрыв, весь дрожа от радости и возбуждения, щучий хвост волочился по песку.

— Щука, дедушка! Во какая, видишь!

Старик довольно рассмеялся и сказал:

— Будет теперь на пирог.

— На два пирога, — возразил я.

— Пожалуй, что и на два, — согласился он. — Славная щука, парень.

До сих пор на берегу никого не было, а тут вдруг, как из-под земли, явился старик Олекса и уставился на нашу щуку, пощупал свою белую широкую бороду и высказал:

— Славная, парень, щука. Ты, Иван, отдай мне хоть половину рыбины. Я тебе деньги заплачу. Завтра праздник, а у меня ничего не нарыбачено. Не из чего и пирог загнуть.

— Самим на пирог надо, — сказал дедушка, довольно посмеиваясь.

— Да ведь тут у тебя на три пирога. В сумке вон еще есть рыба.

— Ну так что? И три пирога загнем, — сказал дедушка, глазом не моргнув. — Иди сам лови, у тебя ведь есть ловушек-то много. А у нас ничего нет, да вот нынче с рыбой мы.

— Ловушки есть, да не попадается, так что сделаешь? Тебе вот попалась нынче.

Дедушка, больше ни разу не взглянув на старика, зашагал в деревню, я молча последовал за ним.

— А может, надо было отдать ему половину? — нерешительно сказал я, когда мы немного отошли.

— Много ли он надавал тебе-ка, — недовольно сказал дедушка. — Всю весну рыбачит, без рыбы не живет. Хватит с него, наелся.

Потом уж я говорил бабушке, что, выходит, вроде мы жадные, пожалели рыбы Олексе. Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

— Ну-у, не жадные мы. Есть ведь у него рыба, вчера неводом ездили. Олекса уж без рыбы не живет, не-ет, ни одного дня не живет. Он, буди, жадный, а не мы. Все с рыбой, а только такой щуки, поди, не попадалось. Вот и позавидовал твоей удаче.

Как-то она по-умному так рассудила, что я успокоился насчет дедушкиной жадности. А тот сидел на лавке всем довольный, как будто ни до чего ему и дела нет.

— А помнишь, как ты сторожил пасеку? — вдруг спросил я, усмехнувшись, мол, скажет опять, ничего не помню да ничего не знаю.

— Сторожил как-то, — отозвался он.

Колхозная пасека была в поскотине, рядом с полем клевера. Я хоть и боялся пчел, но все-таки однажды наведался к нему. Дедушка лежал в шалаше кверху бородой и спал. Я подергал его за сапог. Он проснулся и с удивлением уставился на меня:

— Чего?

— К тебе пришел, вот чего.

— Ну-у, — протянул он, как будто не очень обрадовавшись, вытащил из бороды запутавшуюся пчелу и выпустил на волю. — Давай, ложись, отдыхай. Жарко.

Тут же повалился на спину и захрапел. Я обиделся и потихоньку ушел домой, пожаловался бабушке, что дедушка не сторожит пасеку, а спит. Бабушка на мои слова улыбнулась и пошутила:

— Придет медведь за медом, живо разбудит. — И уже без улыбки добавила: — Косил ведь он всю ночь, уходился…

— А-а-а…

Да, славную мы тогда поймали щуку. Я радовался удаче и не знал, что скоро некому уж будет сказать: «А помнишь, дедушка, какую щуку мы поймали на блесну?» И думать не хотел, что когда-нибудь останусь один.

И вот остался. Хочется с ними беседовать, как бывало прежде, а они не отзываются, нет их больше. Но я не верю, что их нет. Поэтому и привертываю на могилы, где шумят елки, растет брусника да чахлая лесная травка. Приду, и вдруг озарит меня, услышу вроде знакомые голоса, увижу неторопливые движенья своих стариков. Бабушка вон топчется у печки, а дедушка сидит на лавке у окошка.

И вот мне кажется, что, пока живу я, есть и они, только их не видно и глуше звучат голоса; как будто о чем-то разговаривают между собой.

Так и хочется спросить: «А помнишь, бабушка, как лен-то мы с тобой дергали да я уснул на снопах?»

Все знаю, померли они, а я уже давно не живу в деревне, но они каждый день являются ко мне все отчетливее и реальнее.

Хоть и погромыхивало где-то за рекой, а небо полоскали зарницы, намекая на грозу, однако к ночи все угомонилось, высыпали звезды, пала обильная роса, и новое утро пришло тихое, погожее. Я, оказывается, проспал, как обычно.

Бабушка уже отстряпалась, дедушка чинно сидел у окошка на своем обычном месте, даже бороду причесал, помня о своих именинах.

Стол был уже накрыт холщовой скатертью, посреди лежал большой пирог из нашей щуки, стопа шанег, миска с пряженцами, свежая коврига хлеба.

Бабушка последний раз для порядка заглянула в печь, нет ли там чадящей головни, и прикрыла ее заслонкой.

— Ну что, можно уже садиться за стол? — весело спросил я. — А то, может, успею к реке сходить искупаться?

— Какое тебе в праздник купанье, — ухмыльнулся дедушка.

— А что делают в праздник?

— Празднуют, вино пьют.

— И купаются тоже. А что, бабушка, может, я успею?

— Да уж лучше поди-ка праздновать, — церемонно ответила бабушка. Она вынула из-под фартука старинную, допотопную бутылку вина, горлышко у которой было залито сургучом, и поставила на стол. Дедушка откашлялся, собираясь что-то сказать, но промолчал, поглядывая на бутылку, как на заморскую диковину. Он не пил вина, разве что по таким вот праздникам, как именины. Однако мысль донимала его, он снова откашлялся и вдруг, повернувшись ко мне, спросил: