Анатолий Кончиц - В краю родном

— Есть ли коровы-то в Москве?

Я удивился такой наивности, пожал плечами, бабушка махнула рукой, мол, не слушай ты его, бестолкового.

— Может быть, и есть где-нибудь, — почему-то замялся я. — Только никто их там не видал.

— И молока не пьют?

— Пьют. Возят молоко. Лучше бы ты не говорил всякие глупости, — вдруг рассердился я. — В зоопарке, например, слон живет. Это мне точно известно. А про коров ничего не знаю.

Дедушка помолчал с минуту, о чем-то соображая, потом спросил:

— Много ли хлеба ест слон?

— Насчет хлеба не знаю. Но, по-моему, слоны едят сено.

— Поди, целый воз съедает за раз? — ухмыльнулся дедушка.

— Пожалуй, — ответил я, не выдержал и рассмеялся.

— Уйдите вы оба, — махнула рукой бабушка, присаживаясь на стул. — Городите, что попало.

— Да ведь праздник, о чем хочешь сегодня можно говорить, — пошутил я. Бабушка осторожно постукивала черенком ножа по сургучу на бутылке.

— Вот эдак же Вася Одноглазый стучал ножом, сбивал сургуч, да горлышко-то у бутылки и отлетело. Ну-ко, ты сам уж давай.

Я открыл бутылку, разлил вино по стаканам, и мы выпили за дедушкины именины, принялись за рыбный пирог.

Потом я растворил окошко и закурил. Бабушка сходила в сени и принесла берестяный бурачок с квасом, вытащила деревянную крышку и налила квас в стаканы.

Я почувствовал томленье, все суставы расслабились, тело обмякло, разнежилось от еды и питья. Из окошка веяло в избу влажной жарой, негой и покоем. В тихом воздухе, голубых небесах и правда мне чудилось что-то праздничное, веселое, небывалое. Не думалось ни о смерти, ни о печалях, ни о тяжелой человеческой жизни, хотя все это и было где-то рядом, но только на миг отступилось от нас, махнуло рукой, мол, празднуйте, люди, пока празднуется.

И мы от души радовались всякой мелочи, хорошему славному деньку, вкусной еде на столе, покою. Не задумывались ни о предстоящей суровой зиме, ни о болезнях, ни о разных нелегких испытаниях, какие жизнь расставляет на каждом шагу грешному человеку.

— Дедушка, ты ведь воевал? — спросил я.

— Воевал, — живо отозвался он. — А как же.

— И в русско-японской войне участвовал? Ну-ка, расскажи, как было дело.

— Что тут рассказывать? Посадили нас в теплушки да и повезли на войну. Две недели ехали или больше, не помню теперь.

Он вопросительно посмотрел на бабушку, не подскажет ли, сколько времени они добирались до войны. Та молчала.

— Ну и что, приехали? — спросил я.

— Приехали. Пожили неделю да и обратно поехали, кончилась война.

— И ничего с тобой не случилось такого особенного?

— Ничего не было. Правда, как-то стали купаться солдаты. Ну, полез в воду и я. Батюшки светы! Так и провалился в яму. Ладно, ротный вытащил за волосы, а то бы каюк, не вернуться и домой. Вот какое дело, парень, — и дедушка рассмеялся, видимо, довольный тем, что когда-то в далекой молодости удалось ему не утонуть.

— Значит, ты и плавать не умеешь?

— Не умею.

— У реки вырос, а плавать не научился. Как это?

— Да ведь некогда было плавать-то учиться. Робить надо.

Бабушка подтвердила, как будто заступаясь за него:

— Прежде ведь шибко робили, не то что нынче…

После обеда все разбрелись из-за стола. Дедушка ушел подремать в мой полог, бабушка прилегла на кровати, жалуясь, что и поделать ничего не поделала, а вся устала.

День тянулся медленно, празднично, и мне казалось, что праздник этот был и в самой природе, в щедром тепле солнца, в тишине, ласковом, робком движении воздуха.

Где-то, правда, заиграли на гармони, кто-то рявкнул басом начало задорной частушки, но голос оборвался, поперхнулся как будто, и снова все затихло. Видимо, подумали, что играть на гармони да петь песни еще рано, надо дожидаться вечера.

Я долго лежал в огороде на меже, бездумно глядя в небо, по которому бродили легкие облачка, словно комочки ваты или пушистые цыплята. Вокруг меня струились кверху прозрачные, еле видимые потоки воздуха, напитанные сложными запахами трав и земли, млевшей под солнцем.

«Какой-то нереальный день, — подумал я. — Как-то все сказочно, красиво. Этот синий полог неба, зеленая трава, зеленые букашки, и мы, люди, среди всего этого необъятного мира…»

Я, наверное, задремал. Солнышко уж стало закатываться, когда я открыл глаза. Облака, прежде рассеянные по синему небу, словно кто-то смел за край горизонта..

Бабушка подоила корову и прошла в избу с полным ведром молока…

Вся эта картина летнего вечера так и стоит у меня перед глазами, хотя с тех пор уже прошло немало времени.

Особенно в тот день почему-то запомнилась поездка в клуб в соседнюю деревню. Около нашей избы остановилась машина, кто-то из ребят позвал меня, и хотя я не собирался никуда ехать, тут же вскочил на ноги и через минуту был уже в кузове. Машина дернулась, все с хохотом повалились друг на дружку. Я держался за чьи-то плечи, кто-то держался за меня. И в тот момент я подумал, что нет ничего лучше на свете, чем быть вместе со всеми да с ветерком лететь по полевой дороге, и чтобы она никогда не кончалась.

К сожалению, дорога скоро кончилась, все наше общество вдруг распалось, и снова каждый стал сам по себе.

В клубе играла гармонь, через растворенную дверь доносились на улицу голоса. Вдруг я почувствовал себя так неуютно и глупо, что тут же собрался идти домой, но на всякий случай у кого-то спросил:

— Будет ли сегодня кино?

— Кино будет завтра, сегодня танцы, — ответили мне.

Я зашел в клуб, посмотрел немного на дикую пляску и отправился домой.

Скоро меня обогнала небольшая стайка девчонок, которые, сняв туфли, шлепали босиком по пыльной дороге.

Из-за холма выкатилась круглая луна, лес темнел и справа и слева.

Едва спустились в овраг, где бежал ручей, сразу попали в зыбкий, сырой пласт воздуха и так же неожиданно вышли из него, снова повеяло теплом, нагретой землей.

Ничего тут, казалось бы, и не было, в этом летнем вечере, но когда я вспоминаю о нем, на душе у меня становится легко.

Попутчицы мои, о чем-то щебеча, скрылись за поворотом, а я погрузился в какой-то мираж, будто дорога поднимается не на холм, засеянный рожью, а прямо в светлое небо. Мне казалось, что еще немного, несколько шагов и я вскарабкаюсь туда, усядусь на облаке и стану смотреть на спящую землю. Увижу эту дорогу, свою деревню, реку, заливные луга и озера, седенький туман в низинах.

На всю жизнь у меня осталось ощущение мимолетного счастья на этой дороге среди поля ржи.

И вот всю зиму я с нетерпением дожидаюсь лета и отпуска, чтобы поехать к себе в деревню. Товарищи соблазняют меня домом отдыха, теплым морем, но тщетно.

Все явственнее я слышу родные голоса. Они как будто и не зовут меня, а просто переговариваются между собой о чем-то будничном, повседневном: