Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы

В этот день Суванджан вернулся в кишлак пораньше и сразу побежал в контору. В коридоре встретил Саидгази и рассказал ему о том, что видел утром.

— Мне кажется, он повез продавать корм для свиней. И потом мне послышался крик поросят...

— А ты видел их?

Суванджан растерялся. Нет, он не видел поросят, но он ясно слышал, как они визжали. И потом — почему Ашир не остановился, когда его окликнули?

— Все было закрыто брезентом... — начал он.

Саидгази перебил его:

— Э, преувеличиваешь, товарищ Бабакулов. Не пойман — не вор. Оставь эти разговоры. Если Ашир услышит эти слова, то подаст на нас обоих в суд за клевету. А ты же еще не выпутался из одного дела и попадешь в другое. Ты рассказал об этом отцу? Не рассказал?! Молодец! Лучше пусть не слышит пока об этом. Я сам тайком проверю это дело, а ты спокойно паси своих овец. Да, говорят, что с каждой сотни овец получили по сто сорок пять ягнят и все они тонкошерстные, белые? — Саидгази дружески похлопал Суванджана по плечу.

Не часто слышал Суванджан такие похвалы, а тем более от бухгалтера, поэтому он просиял.

— Даже двойняшки есть. Оказывается, силища эта СЖК!

— Молодец, ты весь в отца. Если уже сейчас столько получил, то к концу сезона по сто пятьдесят будет, а?

Суванджан улыбнулся.

— Это все Шербек...

— Почему ты думаешь, что Шербек? Это твои труды! И если уж так говорить, то это заслуга правления колхоза и председателя... Да, а почему вы до сих пор не переехали на пастбище? Надо переезжать немедленно, понял? Ну ладно, до свидания. А то, о чем говорил, пусть тебя не беспокоит, я сам разберусь. Если Ашир действительно занимался расхищением колхозного богатства, то за колхозную иголку я возьму с него верблюда. Ведь ты знаешь, какой я беспощадный в этих делах!

Бабакула давно тянуло в горы, но он был еще очень слаб после болезни. Услышав от Суванджана о его разговоре с Саидгази, Бабакул нахмурился и приказал:

— Собирайся!

— Вы устанете, дорога трудная, — возразил Суванджан.

— Вот посмотришь, как только вдохну горный воздух, все мои кости перестанут болеть. О сын мой, ты не знаешь, что значит горный воздух!

По дороге старик почувствовал себя плохо. Боль в костях усилилась. Суванджан не знал, что делать, соседние чабаны советовали позвать врача. Но Бабакул не разрешал ехать за Нигорой.

— Чем она может помочь? От старости нет лекарства. Все дело в том, что погода плохая, облака закрывают солнцу лицо, в воздухе сырость. Не надо беспокоить Нигору. Мне нужен Джанизак. Позовите Джанизака, — просил Бабакул.

Один из чабанов отправился в Куксай за Джанизаком.

Бабакул чувствовал, что теряет силы, что конец близок. Смерть не пугала его, мучили только мысли о сыне. Как он будет жить, когда останется один? Ведь Суванджан совсем еще мальчик, а характер у него нелегкий: он замкнутый, грубоватый и слишком уж доверчивый. Кто позаботится о нем, будет его наставником? Если бы Шербек был сейчас здесь! Но после исчезновения Ходжабекова зоотехника опять вызвали в район, и когда он вернется, никто не знает. Хотя бы успел приехать Джанизак, чтобы уговорить его дать согласие на свадьбу Суванджана и Айсулу...

Бабакулу становилось все хуже. Может быть, все-таки позвать врача, попросить хоть немного продлить жизнь? Погулять бы на свадьбе Суванджана и пожить с молодыми в свое удовольствие. Удивительно, для всего у науки есть лекарства, нет только против старости и против смерти.

Бабакул почувствовал жажду. Суванджан принес в кумгане воды из Родника слез. Старик жадно пил, обливая бороду и грудь.

— Теперь, сынок, выведи меня на воздух, — попросил он.

Суванджан помог отцу встать и усадил на большой камень у двери. Бабакул жадно смотрел туда, где вершины гор встречались с небом, прислушивался к шуму Куксая и щебетанью птиц, словно навсегда хотел запечатлеть в душе красоту этих мест, где провел он всю свою жизнь.

Когда начало темнеть, старик попросил Суванджана уложить его в постель. Снова начался бред. Губы его что-то шептали, но он уже не узнавал ни приехавшего Джанизака, ни чабанов, стоявших у порога, ни сына. Он не слышал, как горько рыдал Суванджан. Последнее, что прошло у него перед глазами, — красное солнце в закате, величественный Кашка-тав и высокие чинары на кладбище, где похоронены его отец и мать...

— Тяжело теперь живется этому мальчугану, — сказал старый Джанизак, сидя за обедом, приготовленным Айсулу. — Нет у него теперь человека, который приготовил бы ему поесть. Самое страшное — одиночество.

Айсулу тоже до слез было жалко Суванджана. С того дня, когда она услышала о смерти Бабакула, каждую ночь она плакала, уткнувшись в подушку.

— Если бы его стойбище было близко от нас, ты приготовила бы ему обед, — продолжал Джанизак.

— Если ехать напрямик через гору, то это недалеко.

— Тогда возьми лошадь, дочь моя.

Айсулу только этого и ждала. От радости она чуть не бросилась к двери, но вовремя удержалась. Потом еще скажет дед, что она на крыльях полетела к Суванджану.

— Что мне до него? — скривила губы Айсулу.

— Друзья познаются в беде, дочь моя. Когда ты родилась, старик Бабакул принес огромного барана и сказал: «Поздравляю с внучкой, да будет жизнь ее вечной». Э-э, что тебе говорить! Он был неоценимый человек. Иди, дочь моя, надо делать людям добро. Если будешь делать добро, добро и получишь. Иди, иди, порадуй дух Бабакула.

Айсулу нахмурилась и даже поворчала немного, но как только вышла во двор, стремглав бросилась к лошади.

Когда Айсулу приехала на стойбище, Суванджан еще не вернулся с отарами. Вещи в шалаше были разбросаны, постель не убрана. Казалось, человеку, который здесь живет, все безразлично. Айсулу смастерила из травы веник, подмела в шалаше и вокруг него, побрызгала землю водой. Разожгла очаг, согрела воду и помыла посуду.

Когда Суванджан подошел с отарой к стойбищу, он заметил струйку дыма и очень удивился: кто это может быть?

Он пустил ишака пастись, отогнал козлят в загон, огороженный плетеной изгородью, и пошел к шалашу за глиняным горшком, чтобы подоить коз. Что за чудо? Возле шалаша горел очаг, над ним что-то кипело в котле. А в шалаше... В шалаше сидела Айсулу и спокойно месила тесто.

У Суванджана к горлу подкатил комок.

— Айсулу... — сдавленным голосом сказал он.

Айсулу вышла из шалаша. Руки ее легли ему на плечи...

С этого дня Айсулу частенько наведывалась на стойбище Суванджана. Прошло несколько недель. Джанизак уже привык к тому, что после обеда Айсулу исчезает из дому и возвращается поздно. Но однажды старик проснулся среди ночи, его мучила жажда.

— Айсулу!

Никто не откликнулся.

«Крепко спит, умаялась за день», — подумал Джанизак и пошел разыскивать чайник. Ощупью нашел спички, зажег лампу. Постель Айсулу была пуста и даже не разобрана.