Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы

Вчера Саидгази видел не только Акрам, но и Шербек и Назаров. Но никто из них не почувствовал смятения, царившего в душе бухгалтера. Только Зубайра, посмотрев на лицо мужа, перепугалась. Обед так и застыл на столе. Убирая посуду, она пробурчала: «Дай бог, чтобы не умер от голода». Все последние дни муж был какой-то странный. Не успеет прийти с работы, как заберется на диван, подожмет ноги, сгорбится, выкатит стеклянные глаза и сидит.

Словно помешанный, разговаривает сам с собой.

Даже не поймешь, что бубнит.

Зубайра помыла посуду, слила в собачью чашку, вошла в комнату, а мужа нет. «Да чтобы сгореть дому того, кто выдумал бродить по ночам!» — выругалась она. А в это время Саидгази, стараясь держаться поближе к дувалам, направился в больницу.

Не встретив никого в приемной, он тихонько проскользнул в палату, где лежал Ходжабеков. Все тот же тусклый свет, белые стены, белая кровать, белая тумбочка. Саидгази плотно прикрыл за собой дверь и на минуту застыл у порога. Сердце его билось так, словно хотело выскочить из груди, в висках стучало, тело нервно тряслось. Он почувствовал, что из-под бинтов на него пристально смотрят глаза больного.

Хотел улыбнуться, но не смог. Левая щека непослушно задергалась. Отвернулся, чтобы тот не заметил, взял стул у двери, уселся между кроватями.

— Что-то вдруг захотелось увидеть вас, — выдавил, наконец, улыбку Саидгази. — Сколько вместе работали...

Ходжабеков заморгал, длинное тело его задвигалось на кровати.

— Недавно один ответственный товарищ из обкома при всех справлялся о вас. Сказал, чтобы передали привет, работа спешная, а то бы сам наведался.

Что работник обкома спрашивал о Ходжабекове — это правда. А остальное Саидгази придумал сам. Он хорошо знал, что Ходжабеков любит вспоминать людей, занимающих высокие посты, чтобы намекнуть при удобном случае на приятельские отношения с ними.

— Я обещал, что донесу привет до Туйчибек-ака... — По движению губ и появившемуся теплому огоньку в глазах Саидгази понял, что Ходжабекову нравятся его слова. — Когда товарищ из обкома спросил о вас, я так обрадовался! А ваши враги, которые слышали это, просто сгорали со злости. «Да, да, — подумал я про себя, — Туйчибек-ака заслуженный человек. Если вы не цените его, то есть люди наверху!» А мы с женой каждый день, укладываясь спать, вспоминаем вас. Зубайра говорит, что Туйчибек-ака бесценный, благородный человек и забыть его — все равно, что забыть бога. Я ей ответил: «Глупая, разве ты не знаешь, что мы побратались с Туйчибек-ака, он сказал, что я ему друг на всю жизнь».

Этими словами Саидгази хотел напомнить Ходжабекову о том, как два года назад, когда Ходжабеков выдавал замуж свою приемную дочь, Саидгази в подарок преподнес дорогое трюмо, сервант. Тогда действительно растроганный Ходжабеков сказал: «Никогда не забуду этого, Саидгази, и возвращу вдвойне, отныне ты мне друг на всю жизнь».

— ...Три-четыре дня назад наши недруги с темными мыслями начали ревизию. Хожу себе и в ус не дую: мол, делайте, что хотите, кто посмеет навешать что-нибудь на шею Туйчибек-ака...

— Ты что, пришел уговаривать меня? — холодно сказал Ходжабеков.

Саидгази захихикал.

— И в такой момент не перестаете шутить, Туйчибек-ака, дай бог вам здоровья!

— Один раз заманил в свой силок, а теперь не выйдет — глаза открылись. — Ходжабеков мотнул головой.

— Туйчибек-ака, соберитесь с мыслями, подумайте. Не губите себя.

— ...Погиб, а потом снова родился на свет. Остаток жизни хочу прожить чисто, честно...

— Туйчибек-ака, не будьте ребенком. Стойте крепко на прежних позициях. Говорите, что Шербек загубил план по животноводству, ударившись в свои опыты. Говорите, что были вынуждены на двести тысяч купить овец и поэтому удалось выполнить план. Сваливайте вину на Шербека. Пусть смеются ваши друзья и плачут враги...

Ходжабеков упрямо замотал головой.

— Туйчибек-ака, товарищ Ходжабеков! — Саидгази опустился на колени перед кроватью. — Вы покалеченный человек. Смотрите, чтобы труп ваш не захоронили в тюрьме. Делайте все разумно. Если вам себя не жалко, то пожалейте хоть меня. Вы знаете, я слабый.... — глаза Саидгази наполнились слезами, — семья, дети еще маленькие, нетрудоспособные. Старшему только исполнилось семнадцать, а младший сосет грудь. Что они будут делать, если меня засадят? Беззащитные мои, бойтесь их слез...

— Ты... Если бы думал о них, то ни себя, ни меня не тянул бы на преступление, — слабо прошептал Ходжабеков.

Он даже не повернул головы в сторону Саидгази, прилипшего к кровати, и продолжал лежать молча, уставившись в потолок.

— Только из-за детей встал на эту дорогу. Хотелось лучше одеть, накормить...

— Детей не трогай... Оставь, пусть растут честными, без твоего воспитания...

— Без отца, сиротами?

— Государство возьмет отцовство на себя. Не будет учить, как ты, воровству, махинациям.

— Не забывайтесь! — как змея, с шипением подскочил Саидгази. — Если я вор, то вы главарь шайки.

— Я... хочу... просить прощения, — сказал слабым голосом Ходжабеков, — дом, добро — все возвращу хозяину — колхозу. Скажу... весь в вашей власти, делайте, что хотите. А ты...

— Дом, добро! Ха, святоша! Пустой дом и развалины забора. Якутой за одну ночь вместе с новым муженьком подмела все и скрылась!

Заметив, что длинное лицо Ходжабекова еще больше вытянулось, а глаза в ямах застыли, хохотнул в душе: «Ну как, браток, самочувствие?»

— Якутой здорово провела вас! Таким мужьям-растяпам, как вы, так и надо. Зачем ей нянчиться с таким мужем — калекой, получеловеком, изгнанным с работы, ни к чему не пригодным? Вышла за такого, что на все руки мастак, здоровый, как жеребец.

Ходжабеков скрипел зубами, что-то говорил, ругался и стонал, знаками показывал, чтобы Саидгази уходил. Но тот кружил над ним, как коршун.

Собрав последние силы, поднял забинтованную голову, но не выдержал и упал. В глазах потемнело, изо рта пошла пена, он потерял сознание. Саидгази накрыл лицо Ходжабекова простыней и отскочил к двери.

Может, уйти? Но разве можно упустить такой удобный момент? Сейчас или никогда! Лишиться всего, кончить свои дни в тюрьме... Саидгази трясло как в лихорадке, холодный пот покрыл тело. «Души!» — сверкнуло молнией в голове. Поверх простыни он вцепился в горло Ходжабекова. Тот захрипел. «Души, души!» — повелевал какой-то жестокий голос, и Саидгази, подчиняясь этому голосу, все сильнее сжимал пальцы... Теперь в комнате слышался не хрип Ходжабекова, а его собственное тяжелое дыхание. Саидгази повернулся и повалил стул, на котором до этого сидел. Раздался треск, словно разламывалась крыша. «Беги!» — мелькнуло в голове. Саидгази не помнит, как очутился за дверью, выбежал на улицу. Ему казалось, что кто-то гонится за ним, кто-то кричит: «Держи его!» Вот сейчас его схватят сзади за шиворот, и он, чтобы не даться в руки, бросился в сторону. Перевернувшись через голову, упал. В рот набилось что-то холодное, обжигающее. Саидгази попытался подняться и не смог, ноги скользили, тянули обратно. Невольно оглянулся. Вдали движутся два огонька. «Ищут», — приходит в голову страшная мысль. Карабкаясь по льду, наконец выбрался из ямы. Огоньки приближались. Но едва он выпрямил непослушные ноги, как перед глазами вырос Ходжабеков. Зловещая фигура все разрасталась, простыня, прикрывающая его кости, развевалась на ветру. В глубоко запавших глазах мрак. «Не умеешь, оказывается, душить. Научить тебя?» — слышит он голос Ходжабекова, похожий на вой шакала.