Наталья Парыгина - Вдова

Прожив неделю гостем, Митя заговорил о работе.

Дарья вскинула на сына озабоченный взгляд:

— Что ж скоро так? Отдохни еще.

— Отдохнул, хватит, — сказал Митя с грубоватой непреклонностью.

— Вместе пойдем в отдел кадров, меня на заводе знают, — немного оробев от его тона, предложила Дарья.

— Нет, я на завод не пойду.

— Куда же ты пойдешь? — настороженно спросила Дарья.

— На автобазу попробую. Пускай на любую работу пока возьмут, а после работы на шофера буду учиться.

— На шофера... Ты же токарь!

Не понравился Дарье Митин план. На заводе он был бы у нее на глазах, а тут останется без досмотра. Да и озорной народ эти шоферы. Иной так машину разгонит — того гляди в канаву опрокинется либо человека задавит. Мало ли их за аварии в тюрьму попадает?

— На заводе дела тебе не найдется? — сказала Дарья. — Механический цех у нас большой.

— Не хочу другого дела, — упрямо сказал Митя.

Разговор случился за завтраком, и некоторое время все в молчании ели картошку.

— Пусть поступает, куда хочет, — отложив ложку и взявшись за чай, проговорила Анюта. — Зачем ты его неволишь? Не маленький.

— Дура! — крикнула на нее Дарья. — Ему блажь в башку кинулась, а какая за эту блажь будет расплата? Выпьет рюмку да сядет за руль — вот тебе и авария. Беда-то, она за каждым углом человека сторожит.

— Пьяного автоинспектор не допустит машину вести, — рассудительно проговорила Анюта и ушла в свою каморку.

Митя усердно выскребал остатки картошки. Дарья исподволь смотрела на него. Руки у Мити были большие и сильные, как у Василия, и успели уже несколько огрубеть от работы в колонии. И лицом Митя сильно походил на отца. Тот же высокий, чуть покатый лоб, те же густые брови, и полные губы. Только в глазах не было отцовской теплоты и приветливости. Угрюмовато и вроде бы обиженно глядели из-под густых бровей Митины глаза. Навек оставила в них след нескладная молодость.

Нежное, жалостное чувство к сыну шевельнулось в душе Дарьи. «На что ж я строго с ним, — с укором себе подумала она. — И без меня строгости много видел...»

— Чем тебя шоферская работа манит?

Митя пристально взглянул на мать, точно не доверяя ее дружескому тону.

— Все не смирюсь, что ты взрослым стал, — сказала она. — По годам знаю — не мальчишка, а не привыкну никак. За глазами вырос, оттого и не привыкну.

— В колонии, — задумчиво заговорил Митя, — за загородкой, когда простор только над головой видел, мне все дороги мерещились. Дальние дороги. Чтоб ехать, ехать, через поля, через лес, не знаю там, куда, а только бы долго ехать. Тогда и захотелось мне шофером стать.

— Митя, — взволнованно отозвалась Дарья, — кем хочешь работай. Шофером хочешь — поступай. Техникум или институт задумаешь кончить — учись, хватит моих сил тебе помогать. На все я согласная. Об одном прошу тебя: не связывайся ты больше с этими прохвостами вроде Хмеля. Береги свою свободу. Худых дружков опасайся да бутылки. Сколько проклятая водка людей сгубила — никакому злодею вровень с ней не встать.

— Я ведь не пью...

— Боюсь я... Боюсь за тебя. Мало ли я горя на сердце приняла, когда тебя арестовали. Кажется, в другой раз и не вынесу...

— Ну, чего ты, мам? Я и за один раз сыт по горло. Не бойся, теперь умней стал.

— Ну то-то, сынок, — немного успокоившись, сказала Дарья.

После этого разговора она доверчивее стала к Мите. И не удивлялась уже его привязанности к Анюте и к Гале. Поняла: натосковался по дому, наскучался без родных. Не так тревожилась, когда уходил Митя из дому один. Взрослого парня на привязи не удержишь. Пусть гуляет. Похоже, и в самом деле умней стал.

Митя устроился в авторемонтные мастерские слесарем. Через месяц, сказали Мите, откроются курсы шоферов. И вот тогда-то, поверив, что сын встал на твердую колею, почувствовала Дарья себя счастливой.

Распрямилась она, окрепла, открыто, приветливо глядела на людей. В осанке ее, в походке появилась та спокойная горделивость, которую узнала впервые давно, до войны, когда прославилась на заводе как одна из лучших стахановок. Теперь не своими заслугами, а детьми гордилась Дарья, но их успехи, Нюркины и Митины, были для нее дороже своих.

Анюта на пятерки училась в техникуме, получала повышенную стипендию. Она точно бы оттаяла сердцем, ни к Мите не ревновала мать, ни к Гале. А Дарья старалась никого не выделять. Да и в самом деле, подобрев от того, что все в семье было теперь хорошо, всех троих любила одинаково.

В день первой получки Митя пришел сильно выпивши. Дарья работала во вторую смену, и когда вернулась с завода, Митя уже спал. Но, войдя в комнату, она сразу учуяла запах водки. Митя лежал на спине, раскинув руки. Дарья наклонилась над ним. По запаху, по его неловко раскинутым рукам, которым он словно бы не находил места, по беспокойному храпу поняла Дарья, что сын пьян.

Первое побуждение ее было растормошить Митю, нашуметь, накричать на него, надавать ему по щекам, темным от пробивающейся щетины. Но она подавила в себе гнев. Поняла, что бесполезно его сейчас будить. Придется отложить разговор до утра.

Дарья не спала всю ночь. Острая тоска когтистыми лапами скребла ее сердце. Хмельное Митино крещение казалось началом большой беды. Знала Дарья коварство зеленого змия. Поманит невинной рюмкой, побалует пробудившимся весельем, наградит обманной силой, взыграет глупым самохвальством. А все это — одна приманка. Спрятан под той приманкой железный крючок, намертво цепляет он беспечного новичка и тянет на невидимой леске в болотную тину пьяной погибели.

Ровное течение жизни с похожими один на другой днями и месяцами, словно вехами, делилось на отрезки событиями, совершавшимися с детьми. Все радости, тревоги и печали сосредоточились теперь для Дарьи в детях.

Снова судьба подарила Дарье праздник: Анюте настало время защищать дипломный проект.

Защита назначена была в обыкновенной учебной аудитории, где стояли столы, исписанные и почерканные, как у школьников, и старые стулья с прямыми высокими спинками. Но один ряд столов был убран, и там, на свободном пространстве, разместился длинный, из трех составленный стол, накрытый красным сатином. Это было место комиссии.

Дарья с Анютой пришли рано, только две девушки, которых Дарья не знала, оказались в аудитории. Анюта сейчас же с ними заговорила, а Дарья пробралась между столами в дальний угол и села, сложив на коленях руки.

— Девчонки, дрожу ужасно, мама мне говорит: «Выпей валерьянки». Я говорю: да ну тебя с твоей валерьянкой, без тебя тошно... Мне Лева помог расчет сделать, и чертить тоже, а я ни черта не помню, ну, ни черта, даже не знаю, как буду защищать.

Голосок у девушки был звонкий, чистый и беззаботный, а платье нарядное, наряднее, чем у Анюты, со складочками, с красными пуговками в два ряда от ворота до пояса. Зато волосишки — убогие, реденькие и короткие торчали неровными хвостиками, вроде бы и не стрижены вовсе. Но Дарья знала, что прическа такая — по моде, не стрижены волосы, а бритвой общипаны этакими клочьями, у них на заводе тоже иные фитюльки так подстриглись, и Настя смеялась над ними. «Прическу эту, — сказала она Дарье, — зовут: «Я у мамы дурочка». Дарья боялась, что и Анюте вскочит в голову блажь так же обкорнаться.