Александр Лебеденко - Лицом к лицу

— У нас всегда были добрые отношения с вашими дядей и тетей. Мой муж был профессор, но он носил военный мундир — он имел кафедру в Военно-медицинской академии… И вот теперь мне больно смотреть, как расхищается добро ваших родственников.

Маргарита взяла аккорд на самых высоких, стеклянно прозвучавших нотах.

Анастасия Григорьевна, досадуя, взглянула на нее через плечо, но чтоб не сбиться с мыслей, не упустить заранее продуманной фразы, продолжала:

— Вам одной, конечно, трудно. Иметь сейчас дело с нахальными мужиками — это кошмар. — Анастасия Григорьевна сложила руки, закрыла глаза и сказала это слово на «о», с таким выражением, как будто кто-то немедленно собирался схватить ее за горло. — Говорят, он растащил уже половину вещей. Говорят, корзинами увозят… И эта Настасья. Была такая тихая…

— Он отдал белье и теплые вещи в Совет… Для неимущих… — с трудом проговорила Вера.

— Ах, в Совет, в комитет, не все ли равно? Неужели вы думаете, они раздадут нищим? Нищие от них ничего не получают… Мне говорила слепая Федосья…

— Рабочим…

— Рабочие теперь богаче нас с вами. У них же вся власть. Они вскрыли сейфы. Вы представляете себе? Все сейфы! Они поснимали ризы с икон. С Казанской они содрали жемчуга. Пойдите посмотрите. Вы, Верочка единственный человек в квартире из генеральской семьи. Вы обязаны спасти вещи Веры Карловны. И мы все вам поможем. — Она широким жестом обвела компанию.

Прежде чем Вера успела возразить, Демьянова еще крепче взяла ее за руку и, приблизив к ней напудренное лицо с желтыми наплывами у висков, зашептала:

— Нужно подать на него в суд за расхищение имущества, за пьянство и за разврат. Таких даже сейчас не милуют.

— Но он никогда не пьет. И потом… какой же разврат?

— Но ходят же к нему…

— Товарищи.

— Он не приставал к вам?

— Он приютил меня. Он помогал мне, — вырвалось у Веры со слезами протеста. — Он даже не интересуется, что там есть в квартире. Он работает день и ночь… и учится. А Настасья хранит вещи.

Никогда Вера не говорила и даже не думала столько об Алексее. Но обвинения Анастасии Григорьевны были черной неправдой. Вор, пьяница, развратник! Вера протестовала всей душой.

— Вам, вероятно, насплетничали на него, Анастасия Григорьевна.

Демьянова отодвинулась от Веры и, прищурив глаза, рассматривала девушку, как будто увидала ее после долгой разлуки.

— Вот как вы полагаете, дорогая? Значит, интересы вашей тети не являются вашими интересами?

— Но что же я могу сделать? — заломила руки Вера.

— Выжить его… Живите с Настей. Можно поселить кого-нибудь с вами. Например, Аркадия Александровича. Это не навсегда… Надо переждать.

Вера вспомнила, как Алексей впустил ее в холодное зимнее утро, как он топил ее комнату и делился с нею то хлебом, то картофелем, как Настя кормила ее лепешками из пайковой муки.

— Нет, Анастасия Григорьевна. Я не могу… Может быть, потому, что я не мужчина, но я не могу. Он добр ко мне…

— Вы чрезвычайно к нему расположены, — перебила ее Анастасия Григорьевна. Теперь все отвели взоры от Веры. И только Шипунов, громко сморкнувшись, прокудахтал:

— Теперь это бывает…

— Напрасно вы отказываетесь, — пустилась в последнюю атаку Анастасия Григорьевна. — Мы бы вам помогли. У Антона Трифоновича есть знакомый судья.

Шипунов кивнул головой и прибавил:

— Собственно, сестра жены судьи.

— Можно было бы устроить…

Вера встала.

— Простите меня, Анастасия Григорьевна. Мне очень жаль дядю Севу и тетю Веру. Но я ничего не могу сделать. Мне не нужно было здесь оставаться. Я куда-нибудь уеду…

Она смотрела поверх голов. Глаза ее раскрывались, расширялись, чтобы выпустить нависшую нежеланную, одну, но невероятно тяжкую, мучительную слезу. Ей было стыдно. Она поклонилась низко, как кланялись теремные русские девушки, и ушла.

— Невероятно, — прошипела вслед Анастасия Григорьевна.

— Бывает, бывает, — уверял Шипунов.

Горничная Лена в щель двери прослушала весь этот разговор. Вечером он стал известен Насте. А когда Алексей узнал, что говорила о нем Вера, он выпалил сгоряча:

— Молодец девка!

А потом стал размышлять про себя уже в другом тоне. Слова Веры его не удивили. Что ж, она сказала правду. Но ведь она буржуйка. Отец там пусть учитель, а дядя все-таки генерал. Теперь и смирные буржуи кусаются. И стал Алексей думать о Вере, что она не так проста, как кажется, и не так слаба, как они с Настей думали.

Вечером он зашел в комнату Веры, поздоровался и сел на кушетку. Широкий кушак на нем был затянут и рубаха аккуратно заправлена. Выбритые щеки были свежи, как будто этот человек только что вышел из летней прохладной воды. Но глаза были озабочены. Вообще, с тех пор как он приехал из Докукина, он часто бывал задумчив и серьезен.

— Спасибо, Вера Дмитриевна, — начал он, облокотившись на одно колено и подавшись вперед.

Вера стояла у окна спиной к свету. Она поняла, за что он благодарит, но все-таки спросила:

— За что, Алексей Федорович?

— За защиту. И за то, что не выгнали меня… — Скрыть уверенность в своей силе он не сумел. — Того не понимают — ордер теперь на такие квартиры очень просто достать. Хотя он и дядя ваш, но теперь он — враг… Убежал — и крышка…

— Я думаю, мне уехать, Алексей Федорович, — сказала Вера.

— Куда уехать? Зачем уехать? Никому вы здесь не мешаете. А меня и хотели бы выселить, не выселите. А вот работу вам нужно, вот что. А то вы прокиснете здесь.

— Не умею я ничего.

— Я вам работу найду, Вера Дмитриевна. Будет дело, и плакать не будете, — заметил он слезу в голосе Веры. — Ученая вы. — Он встал и подошел к ней. Вера чуть-чуть отодвинулась.

«Боится она меня, что ли?» — мелькнуло у Алексея.

Он вернулся на место, а потом зашагал по комнате с нахмуренным лбом.

— Как вы ездили, Алексей Федорович? — спросила Вера, когда молчание стало уже неестественным.

— Хорошо, — встряхнулся Алексей. — Эшелон продовольствия пригнали. — Он едва было не залился привычным задором, но вдруг вспомнил все условия поездки, опять помрачнел. — Только скажу вам — нелегкое все это дело. Революция — это целая наука.

Алексей стал рассказывать Вере о деревне, о своих, о борьбе за землю, за инвентарь, о Ваське Задорине, об Альфреде. Впервые говорил он ей о своей работе, и Вера слушала его не перебивая. О прошлом Алексей говорил ей и Насте с веселой усмешкой еще не отшумевшей молодости. Теперь он говорил о том, что томило и радовало его сейчас. Она вслушивалась в его голос, отвечала только наклоном головы, короткими восклицаниями. Алексей разговорился, а потом оборвал сам себя и позвал Веру пить чай в Настину комнату.

Настя смотрела на девушку добрыми и преданными глазами. Густо мазала ей хлеб, привезенный Алексеем, прежде у них не виданным маслом.