Николай Воронов - Котел. Книга первая

— Я не могла ослышаться.

И Лидия Матвеевна слила английские звуки так, как их соединило ее воображение. С этого дня Андрюша решил, что у Лидии Матвеевны неприличное воображение, и все-таки он огорчался, убеждаясь в этом.

Будто бы проверяя, как проходят занятия по физкультуре, она поднималась в спортивный зал. Приходила поотираться возле физкультурника, на которого засматривалась. Он же был учителем труда. В школе говорили, что он платит алименты на двух детей от первого брака, да от второго брака у него трое, и все сыновья, поэтому Лидия Матвеевна заботится о том, чтоб он побольше зарабатывал. Кто-то из девчонок однажды сказал, едва Лидия Матвеевна появилась в зале: «Мы лазим по канату, а Лидушка обозревает физкультурника».

Андрюше всегда делалось не по себе, когда она задерживала свои несытые глаза на нем. И хотя при случае, как завуч, проявляла к нему благосклонность, он не мог ее терпеть, и терзался, что скрывает это.

Вблизи Андрюша разглядел, что с соломенного черепка Лидии Матвеевны спущена черная мушкатая вуаль. Ему доводилось видеть шляпки с вуалью, но вскользь, и он предполагал, что ею зашторивают лицо, если опасаются, что их узнают, а также для того, чтобы заинтриговать таинственностью, понарошку ускользать, а потом ловко затеять знакомство.

Рассматривая низколобое, одутловатое, губастое, но не лишенное привлекательности или, наверно, соблазна лицо исторички, Андрюша подумал, что, пожалуй, под вуалью н е с п р я т а т ь с я, зато можно скрыть припухлость век, гречку, прижившуюся на носу, морщинки на губах.

Лидию Матвеевну настолько смутила его пристальность, что ей даже захотелось уйти. Она привыкла к почти гипнотическому воздействию своего высокомерия и к тому, что се взгляд обезволивает встречный взгляд и снимает наблюдательность. Кроме того, она привыкла судить о внешности любого человека с той беззастенчивостью, с которой скупщики судят о физических статях беговых лошадей: не задумываясь над тем, каковы они сами, и уж, конечно, над тем, что возможен обратный суд. По всем этим причинам Лидия Матвеевна была напряженно чутка, панически чутка к вероятному, точному, беспощадному восприятию ее облика.

Она воскликнула, дабы Андрюша переключил внимание с нее на себя:

— Мужик, мужичи́на! Хорош! Ну, хорош! Прямо-таки атлет! — И к Степаниде Петровне: — Не успеешь оглянуться — выросли. Женихи, невесты, отцы, матери семейств, создатели общественного продукта, важные персоны. Раньше я своих учеников поштучно оценивала, теперь, больше двадцати лет их образовываю, теперь — поэшелонно. Год — выпуск, другой — выпуск. Эшелон за эшелоном. — И опять восхищаться Андрюшей, будто он статуя и не способен стыдиться, когда им, при нем же, восторгаются, да притом хитря и с такой вульгарной патетичностью: — Было у меня вас… Но ты на редкость хорош! В тебе мужские мускулы так и выступают! Атлет! Ну, хорош!

Она была польщена тем, что погасила внимание Андрюши. Однако Лидия Матвеевна не подозревала о том, что он считает себя неуклюжим. Без умысла она напомнила ему об этом. Он подосадовал на свое невезучее сложение, и ущемился, и подумал, что она решила над ним поизмываться. Что ж, пусть не надеется на всегдашнюю безнаказанность.

— Лидия Матвеевна, правда ли, будто бы актрисы из французского театра, пока выступали в Москве, скупили женские шляпы? А устроили из этих шляп выставку, над ними ржал весь Париж.

— «Ржал»? Фу. Где ты такие слова усвоил?

— Не на улице же.

— Твой намек отвергаю.

— В пятом классе была одна драчливая учительница. Когда мы сильно смеялись, она кричала: «Прекратите ржать».

— Не будем злопамятны. Говорят, правда, Париж смеялся над некоторыми нашими не совсем удачными шляпами.

— Наверно, на выставке были шляпки допотопные? Как у барынь? И разумеется, с вуальками?

— А вы знаете, Степанида Петровна, ваш сын изрядное хамло.

— Со мной он обходительный.

Он не смотрел на мать, даже не успел взглянуть, а едва она ответила на «хамло», — повернулся к ней. Мать улыбалась. Он обрадовался девчоночьему озорству в ее глазах; чуть было не обнял ее свободной рукой — другой придерживал за седло велосипед, — но остановил, себя: неловко при посторонних. Какая-то натужная судорога вдруг исказила лицо матери. Догадался: через силу она гонит с лица, как ей мнится сейчас, неуместное выражение.

— Больно неуважительно, сыночек, — укорила его мать. И заспешила, испугавшись, что он умчится. (Он хотел уехать, но задержался, чтобы ее не огорчать. И тут же подумал, что не мешало бы стушевать, может быть признать неудачной свою подначку, благодаря которой он так ловко подсадил наглую Лидию Матвеевну.) — Мы здесь до тебя стояли… Лидия Матвеевна хвалила тебя. Де, ты толковый малый. А я сказала, что ты вроде бы немного с припозданием, хотя и порассудительней иного взрослого и остер на язык, коли разозлят. Лидия Матвеевна успокоила меня… Де, припоздание, мол, у него благородное. Де, Илья Муромец на печи сидел тридцать лет и три года, опосля слез и шибко работал на пашне и геройствовал. Точно я передала, Лидия Матвеевна?

— Точно.

— Вы уж, Лидия Матвеевна, на Андрюшу не серчайте. Он поймет.

— Пойму. Без припоздания.

Андрюше была приятна дипломатичность матери, наверно потому приятна, что он чувствовал: она горда и довольна им, — поэтому он настроился на примирительный лад по отношению к Лидии Матвеевне и попытался свести к благодушной шутке и свое припоздание, оскорбившее его и мгновенно прощенное им: если мать заблуждается, то заблуждается чистосердечно, и у нее не было и не может быть умысла, унизительного для него.

Авоську Лидия Матвеевна распялила продуктами. Шелковые желтые ячеи уловили буханку хлеба, так лоснившуюся верхней корочкой, словно ее натерли чесноком, стеклянные банки с баклажанной икрой, свиные консервы, «хомут» ливерной колбасы, бутылку вермута, воздушную кукурузу в пакетике из целлюлозной пленки.

Он предложил подвезти авоську. Учительница было обнаружила свою обычную надменность, смерив оценочным взглядом его фигуру, но тотчас придала лицу выражение простоты, доброжелательства и благодарности, то ли опять «нашла» Андрюшу атлетом, то ли обеспокоилась, как бы он снова не п р и ш п и л и л ее.

— Груз не велик, великодушный рыцарь. Поспешай на турнир. Надеюсь, ты наметил, кого выбрать королевой турнира.

— Для рыцаря лет не хватает. Покамест я только оруженосец.

— Молодец!

— А скольки лет в рыцари принимали? — спросила Степанида Петровна.

— Двадцати одного, мама. Два рекомендателя было. Наденут доспехи, шпоры золотые, ахнут по спине мечом — и порядок.

— Больно было.

— Еще бы, — сказала радостным тоном Лидия Матвеевна. — Я досрочно посвящала вашего сына в рыцари, не мечом, а линейкой, и то он вращался со скоростью турбины.