Иван Абрамов - Оглянись на будущее

Слов этих парторг услышать не мог, мысли читать пока никто не умеет, но потускнел почему-то враз. И добавил, умерив пыл:

— Дело непростое, но с большими перспективами.

— Так я что, разве я против этих… перспектив? — вздернул Мошкара плечами. Поправил брюки, оглядел подкрановые балки и фермы перекрытия. — Я, Антон Сергеевич, не дурей паровоза. Только ошибаетесь вы, торопитесь с этими, с перспективами. Не готов наш рабочий к такой ответственности. По Ивану мерить нельзя, опасно. — И умолк, подумав, что этот шустренький парнишка с дурацким хохолком на макушке — давно уже не парнишка, не простачок, каким кажется, и вполне может быть, что слова его — правда. Так что же — идти против того, что неодолимо? Нельзя. Глупо. Невыгодно. И спросил тихо, искренне, почти готовый на главное: — Ну а мне что же — менять профессию?

— Ну, почему, почему? — будто именно на этот вопрос был приготовлен ответ. Опять расцвел Колосков, хохолок на макушке закачался задорно и молодецки. — Пока что одна бригада будет бороться за такое звание. Одна из девяти. Да и не клином свет на нашем цехе.

Не надо было говорить о клине и о цехе. Но откуда ж было знать Колоскову, что именно тут Мошкара хотел бы работать. Тут, а не в каком-то там белом свете. Но это не оправдание. И такое должен знать, коль ты называешься партийным организатором.

— Не клином свет, — уныло повторил Мошкара. — Не клином. Оно так, да почему именно мне уходить? Я здесь… пораньше вас со Стрельцовым. Мой отец тоже тут… от доски до доски. А что у меня здоровье такое, так это не я виноват.

— Ну, зачем так трагично? — покровительственно похлопал Колосков Мошкару по костлявенькому плечу. — Никто вас ущемлять не собирается, авторитет ваш известен. Ну а… дела такие, — обрубив ненужное развитие разговора, закончил парторг. — Просто надо смотреть в корень, в сердцевину явления. Снаружи, бывает, все понятно и гладко, а если заглянуть внутрь…

— Да-да, это верно, — вздохнул Мошкара. Оглянулся на промежуточную кладовую и подумал: «Вот и смотри внутрь, коль такой зоркий. Увидишь — счастье твое, не увидишь — подставляй бока. Хохолок у тебя подходящий. Вот и все, умный ты паренек».

И успокоился Мошкара, окончательно приняв решение.

На вросшем в землю мертвяке, оставшемся у ворот еще от строителей, Мошкара выкурил сигарету, обдумал последние детали, обернувшись, осмотрел опустевший пролет.

«Не клином свет на Иване. Найдут еще кого-либо в коммунистические ударники. А у меня здоровье не то…»

В промежуточной кладовой Федор Пантелеевич пробыл добрых полчаса. Вышел из цеха через боковую дверь. И до того озабоченное было у него лицо, что он сам себя не узнал бы, если бы глянул в зеркало.

Рыжов не впервой в этом тупичке. Кособокие хатенки, палисадники, повисшие на матерых кустах многолетних георгинов, захламленные дворики, пропыленные гераньки на подоконниках. И не очень злые, но голосистые псы чуть не на каждом подворье. Слободка.

Десятки раз все это видано-перевидано, пора бы привыкнуть, а все не привыкается. Да и к чему привыкать, почему привыкать? Чуть не в центр слободки врезались было крупнопанельные. Но остановились почему-то, не одолели радицких гущеедов. Или пороху не хватило, или блоков? Подождали слободчане годок-другой да и начали ставить новые ковчежки. Друг перед другом на выхвалку, по законам соревнования. У одного четыре комнаты, другому вынь да положь пять. У этого ворота с навесом, сосед непременно двустворчатые, филенчатые сгрякает. У Мошкары жестяной петух на коньке, Захар Корнеич какого-то Ларсена не то Карсена на крышу всадил. Вертится чертиком, пищит. А для чего, тля какой надобности? И все же — тут можно понять хоть половину. Жилье. Украшают, как мозги смикитят.

Рыжов ступил на стрельцовское крылечко, поскрипел всеми подряд половицами, грякнул кулаком в притолоку и воззвал:

— Эй, хозяин, спускай собак, я в гости пришел.

— На тебя не собак, на тебя гепардов надо, — отозвался Иван с чердака.

— Ты что — астрономией там занимаешься?

— Белье снимаю. Стирать я не мастак, стыдно напоказ выставлять.

— Слезай, у меня неотложное дело.

— Возьми на комоде трояк, на полочке графин и топай за пивом. Я не знал, что гости пожалуют. Беги, беги, мне все равно недосуг.

— Не надо пива, — отказался Игорь. — Дела наши не любят запахов.

— Тогда жди. Хочешь — там книжка лежит. Почти про нас. Полистай.

— Не, тоже на потом. Ты брось валандаться, я тебе не громкоговоритель. Ждут нас.

С охапкой еще сыроватого белья спустился Иван по шаткой лесенке, положил белье грудой на стол, оглядел Игоря и присвистнул:

— Вот это да-а! И при часах, и при цепочке.

— Одни дырки от фланельки остались, — смутился Игорь.

— А если дождь? — продолжал подтрунивать Иван, оглядывая новенький костюм и особенно — яркий, красное по зеленому, галстук, завязанный двойным морским узлом.

— Тебе тоже в праздничное придется, — начал Игорь о деле. — Там сабантуй предстоит. Мишка с Галкой заявление подали.

— Так это ж еще на прошлой неделе.

— Ну и еще… Виктор что-то… — совсем стушевался Игорь.

— Полистай! — подвинул Иван книжку Игорю. — Такие дела я наскоро не умею. — И задал довольно каверзный вопрос: — Ну а мы с тобой что — в свидетелях?

— Мы с тобой, как рыба с водой, — потупился Игорь. — У тебя тоже… хоть завтра в загс. Да не рыпайся, я не маленький. Мое дело — ни цобе, ни цоб.

— Руби, — посоветовал Иван, доставая из платяного шкафчика праздничную одежду. — Пора. Все равно когда-то надо. — И добавил, может, не совсем по теме: — На шкафу еще глянь. Про разинцев. Хорошая. Это там о гепардах. Понимаешь, явились к шаху два казацких сотника. Вроде на переговоры. Ну, он орет: на колени! А один — Макеев — болен был. Ему по дурочке печенки бревном отбили. Не мог он на колени. А шах разгневался. «На колени!» — орет. А Макеев не мог. Да и не захотел. Тогда шах на него гепардов. Ну, звери такие, вроде кошки, но почти с волка ростом Специально на людей тренированы. Хвать на Макеева, а он их руками подушил. Шах сдрейфил, еще пять штук натравил. Разорвали, сволочи… А галстук мне тоже цеплять?

— Цепляй, на пару будем красоваться.

— Ну вот, — продолжал. — Смерть принял человек, а на колени не встал.

— И что с того? У нас так уж и падают на колени?

— А еще читал недавно, — продолжал Стрельцов, неспешно одеваясь. — Древние вавилоняне перед тем, как начать восстание, сами перебили своих женщин, чтоб они не ослабляли их плачем и жалобами. А еще…

— А еще в селе Невинки родила вдова ботинки, — перебил Игорь Ивана. — Тебя что сегодня — прорвало на историю? На кой мне вавиляне или как их там. Я сам — хоть об ворота головой.