Иван Абрамов - Оглянись на будущее

— Вот это плохо, — тоже почти беззвучно вымолвил Ивлев. — Хороший парень — это так же холодно, как… вот — луна.

— Неправда, неправда, неправда! Будем танцевать шейк, твист, рок и все подряд, чем наши западные враги намерены нас превратить в несчастных. Я говорю чушь!

— Это гораздо лучше, — улыбнулся Ивлев. — Сроду не танцевал никаких роков, но сегодня в грязь лицом не ударю.

— Иван говорит: нас, таких, надо, — Таня сделала жест, как бы выжимая белье, — в бараний рог.

— Зачем ты на него напраслину валишь? — вполне серьезно возразил Виктор. — Иван не олух. Закалка у него такая, но это лишь кажется, что он дубовый. Он живой, я уверен.

— Какой ты нынче… полемист, — остановилась и демонстративно оглядела Таня Ивлева. — Дальше что же — будешь наращивать?

— Ну что ты, — беззащитно улыбнулся Ивлев. — Ты же знаешь, я со словами не очень. Это я из боязни. Я же понимаю: несказанное слово золото, но не всегда золото решает дело. Мне недавно рассказывал товарищ. Ты его знаешь, но рассказывал он не о себе. Есть там у них красавец. Нет, в самом деле красавец. И не глупый, и вообще — пьет мало, курит в меру. Работящий. Двадцать восьмой год, а без подруги. Бывает, познакомят его, а он ни гу-гу. Молчат, молчат, она и деру…

— Это Гриша Погасян, что ли? — полюбопытствовала Таня. — Он же больше тысячи анекдотов знает. У него язык длиннее носа… Ох, извини, это я о нем слышала. Но — ну их, ну их. И ты не опасайся, что я сбегу от молчуна. Не опасайся. Мне очень хочется помолчать. Нет, не именно помолчать, а не катать пустяковые слова. Все, Витя, все!.. А вообще, люди не могут быть одинаковыми, не должны быть! — вдруг заявила Таня. Она, сама удивляясь этому, готова была вступить сейчас в настоящую полемику. Ей было очень важно доказать именно сейчас, теперь, что человек имеет право быть самим собой.

— Разные? — с преувеличенным удивлением переспросил Ивлев. Остановился, долго смотрел Тане в лицо, улыбнулся, покивал. — Эх ты, полемистка. Никто не может и ни у кого не получится, если и захочется, сделать людей одинаковыми. Наперед говорю: Иван этого не хочет. Наоборот. Но и разных мозгляков он не хочет тоже. Они только внешне разные. Штаны, прическа, рост. Остальное у них на один манер. Они именно к тому идут, чтоб сделаться муравьями. Допускаю, что сами они этого не подозревают и не хотят, но к тому идут. И потому подсознательно орут: не имеете права делать нас одинаковыми! Нечего опасаться: одинаковым с Иваном Егор не станет. Не сможет. Никогда. Возможно, не муравей, но личности тоже не получится. Это факт. И я умолкаю, умолкаю! — поднял Виктор обе руки. — Я буду молчать, если даже… если ты… — И вдруг, неловко и грубовато, подхватил Таню на руки, прижал к себе и начал кружиться. Таня зажмурилась, крепко обхватила Виктора за шею и, болтая ногами, целовала его без разбора: в щеки, в губы, в подбородок, в глаза. Она поверила, что любит его, и была счастлива.

На парковую аллею вышли неожиданно быстро. Оказалось, Танина скамейка стояла не в такой уж глуши. Зеленый театр обошли тропинкой, а когда до ворот оставалось двадцать шагов, Таня вдруг остановилась, потянув Виктора за руку.

— Что случилось?

— О! — указала Таня в сторону ворот. Но Виктор и сам увидел: Иван в обнимку с Зоей Порогиной. Идут, будто вокруг ни души, о чем-то разговаривают, смеются чему-то.

— Это очень даже!.. — вымолвила Таня. По тону можно было понять, что она не только озадачена. — Хм! Зойка! «Пончики, пончики!» Но как же Никанор?

— Перебьется, — недобро бросил Ивлев. — Сухим пайком получит.

— Не скажи, — покачала Таня головой. — Он цепкий. Ты его плохо знаешь. Он еще скажет веское слово. Но в «Журавли» я не пойду. Расхотелось мне шейк танцевать.

— Мне, признаться, и вовсе не хотелось, — согласился Ивлев.

— Да? — с вызовом оглядела его Таня. — Тогда пошли. Закажем двойной коньяк, двойной шейк и двойную панихиду. Ты против?

— Я не против, я не понял, — пожал Ивлев плечами. Его, признаться, обидело такое поведение Тани. Конечно, прошлое уходит не сразу, но зачем же демонстрировать уходящее в ущерб теперешнему? При чем панихида?

— Помнишь: «Есть одна заветная песня у соловушки. Песня панихидная»… — Таня отвернулась, закрыла лицо руками, села на скамейку и заплакала совсем по-детски.

— Не надо так взвинчивать себя, — попросил Ивлев. — Мне тоже хочется цитировать. Говорят, на перстне премудрого Соломона было написано: «Все проходит, пройдет и это».

— Я никуда не пойду!

— Посидим, — согласился Ивлев. Присел рядом, осторожно тронул Таню за руку: — Ты попытайся увидеть все это со стороны. Мы с тобой, Иван с Зоей, а… А эти откуда? — растерянно указал в сторону главной клумбы.

— Кто? — встрепенулась Таня. — А-а-а! Эти. Да-а. Поп, черт и ангел. Странно. Мой братец просто так не свяжется с этаким вахлаком. Погоди-ка, погоди! Зоя с Иваном, Никанор с Ивановым дружком. Все перемешалось в этом мире. Пьяненькие. Но я голову — под топор, Никанор ничего не делает просто так. Зачем ему Ефимов? Нет, тут есть о чем подумать, а потому — двинули в «Журавли». Поужинаем и подумаем вместе.

— Я рад.

— Ой, не надо, — отстранилась Таня. — Ну, что это у нас будет, если ты все время вот так. Ты мужчина? Вот и оставайся мужчиной. И еще, но это просьба особой важности. Скажи Ивану, что его дружок Ефимов пьянствует вместе с Никанором и Мошкарой.

— Зачем это нужно знать Ивану?

— Скажи. Или тебе трудно? Ну и вот, скажи. И не надо сегодня… никаких ухаживаний. Давай побудем вместе просто так.

— Давай.

— Вот и хорошо, и спасибо, — Таня горестно усмехнулась и со вздохом закончила: — Никакой ты не мужчина. Ухажер. Ну, ну, не обижайся, ухажер — это тоже кое-что. Пошли.

Поворот в жизни Галки Лукьянцевой произошел как-то очень уж круто и неожиданно. С детских лет, в садике, в школе особенно она любила петь. Все были уверены, что она поет хорошо и это ее призвание. За нее хлопотал школьный учитель пения, хлопотал какой-то знакомый отца, тоже специалист в этой области. Хлопотал директор музыкального училища и еще кто-то. Она попала на прослушивание к авторитетному профессору Московской консерватории, который сказал:

— Милая девушка, вам нечего делать в консерватории, выше вокального кружка заводской самодеятельности вам не подняться.

Потом Галке говорили, что авторитетный профессор — корыстный человек, что его собственная дочь вовсе безголосая, но окончила эту же консерваторию с отличием и теперь подпевает в каком-то довольно модном вокально-инструментальном ансамбле, что профессор берет взятки даже борзыми щенками, что… Но люди и не такое наговорят. А до профессорских дочек Галке вовсе не было никакого дела.

Через неделю после прослушивания Галка оформилась ученицей сварщицы и по какой-то прихоти обстоятельств попала в бригаду Никанора Ступака.