Миколас Слуцкис - Поездка в горы и обратно

— Вам больше нечего сказать мне, товарищ преподаватель?

Алоизаса опять обдало волной духов, будто женщина только что опрыскала ими свой модный костюмчик или тяжелую прическу, заменяющую ей головной убор Нефертити или другой дамы стародавних времен.

Алоизас не ответил.

— В таком случае, — женщина встала, он тоже вынужден был подняться, стоял, несколько сгорбившись и втянув голову в плечи, чтобы не казаться таким подавляюще огромным рядом с ее миниатюрной фигуркой, — в таком случае мне вас жаль. Цыганка наворожила бы, что вас ждут неприятности и не ждет дальняя дорога.

Алоизас, покосившись на нее, шагнул в сторону — вблизи не удавалось охватить глазами всю разом. Но и расстояние не помогло — он был слишком далек от всего, что окружает подобных женщин, не мог представить себе, как выглядит она в каком-нибудь другом месте, там, где ничто не заставляет ее сдерживаться, притворяться, грозить ни в чем перед ней не виновному человеку. С ней, как и с Аудроне И., столкнулся он, словно на необитаемом острове, где о встречном судишь только по внешности и голосу, а ведь обе они появились перед ним из гущи жизни, где люди, точно деревья, переплелись корнями и ветвями.

— Цыганка? При чем тут цыганка? — Он мучительно продолжал раздумывать о своем поразительном отрыве от реальной действительности.

— Если не понимаете намеков, буду говорить прямо: не притворяйтесь, что не знаете меня! — и она громко и грубо рассмеялась. Позвякивали в ушах серебряные сережки, и Алоизас подумал, что, сколько ему известно, Нефертити сережек не носила. Наглый смех расшатывал декорации, при помощи которых студентке ничего или почти ничего не удалось добиться. С самого начала натолкнулась она не столько на принципиальность Алоизаса, сколько на упорство — но не переставала смотреть на него, как на препятствие, которое можно тем или иным способом преодолеть: убрать с дороги, как посторонний предмет, или купить, как вещь. — Правда, многие не меня знают, а отца. Пусть мне самой это не всегда нравится, но что делать? Я же не виновата, что родилась его дочерью! — И снова рассмеялась, не заботясь, что развязный смех не гармонирует с ее видом. — Мой папаша и проректор Эугениюс Э. — неразлучные друзья. Охотятся вместе. Не знали? В воскресенье двух кабанов и лисицу взяли.

— Я не охотник, их трофеи меня не интересуют.

— Послушайте, товарищ преподаватель, вы в самом деле не знаете, кто мой отец? Или не хотите знать?

— Вы правы, коллега. Я не любопытен. Подготовьтесь как следует, если надумаете пересдавать. Кстати, как ваша фамилия?

— А-а… передумали? — Лицо молодой женщины расцвело, но то первоначальное сияние старинной статуэтки не восстановилось. — Я Алдона И. Мой папаша, товарищ И., тоже склонен помогать людям в беде. Уверяю вас, не пожалеете!

— Зачетку… дайте зачетку! — Ему не хватало воздуха. Набухая яростью и краснея, Алоизас листал зачетную книжку. Опять одни пятерки. Так и думал! Резко протянул обратно: — Всего доброго, коллега! Если мы продолжим этот разговор, то боюсь, что не смогу беспристрастно оценить ваши знания, когда вы соизволите прийти, повторив весь курс!

Алдона разинула рот от удивления и возмущения. Надо думать, у Нефертити никогда так глупо не отваливалась нижняя челюсть. Алоизас сбегал по лестнице, ловя бодрый перестук шагов. Наконец-то поступил, как положено преподавателю, уважающему себя и пользующемуся уважением других. Наотмашь выдал нахалке, осмелившейся запугивать важным папенькой! Нет, раньше такого не бывало. Случалось, завышал оценку. Скажем, из-за болезни или учитывая старательное посещение лекций, но вот так — ликвидировать двойку без переэкзаменовки? Да еще склонясь перед угрозами? Шантаж! Что же, если не шантаж, в полном смысле этого всему миру известного слова? Если доведется, все это и самому папаше выложу, пусть он влиятелен, пусть с кем угодно охотится! Кстати, Эугениюс, такой гуманный человек, а стреляет в животных? Остановился, будто кто-то шепнул ему этот вопрос. Не кто-то — бывший коллега Н. Зверьки — еще не все, не все, поздравляю вас! Известное дело, обвинения Н, — дым, туман… Алоизас перешагнул через мелькнувшую тень коллеги, но на сей раз без особой злобы. Замыслы Н. меня не касаются, своих забот по горло. Не поддаваясь давлению, я показал Алдоне И., кто я такой и что такое она. Испытывая гордость, Алоизас снова вскинул голову, выставил вперед подбородок, огляделся по сторонам. Не толпятся ли поблизости новые клиенты, подобные этой троице — Алдоне, Аудроне… и Алмоне? Двоек-то выставил порядочно. Пауза перед именем Алмоне означала, что ему не хочется толкать ее в одну кучу с теми двумя. Не лицемерила, не угрожала. Все равно со всех потребую одинаково. Как он этой доморощенной Нефертити отрезал — если мы продолжим этот разговор, то боюсь, что не смогу беспристрастно… Не возродилось ли подавленное невзгодами чувство юмора? Поживем — увидим, там-тарарам, тарарам-там-там!

Алоизас энергично застегнул пальто. Когда втискивал в петлю верхнюю пуговицу, в нос ударил сладкий запах. Французские духи Алдоны И.? Понюхал руку. И когда успел набраться этого запаха! Недовольный собой — ишь, расхвастался! — вышел из института. На улице посторонний запах сразу улетучится вместе с подспудно зудящим, дремлющим в душе, но в любой момент могущим проснуться ощущением, что сделал что-то не так, как следовало. На площади встретили его белые завихрения. Наконец-то снег, наконец-то установится зима. Из-под свежих следов проступает черная жижа, но с низкого неба валит и валит. Он выставил руку, чтобы белым запорошило и рукав. Хватит топтаться на месте, вперед! Алоизас щурился, чувствуя снежинки на ресницах. Но запах не таял вместе с нежными пушистыми хлопьями, лез в нос, в глотку и глубже — в легкие. Вдохнуть прохладу и свежесть изо всех сил. Еще, еще! Чтобы исчез запах, приторно-слащавый, до отвращения рафинированный, точно разбавленная кровь…

Перед ударом этого слащавого запаха не чувствовал, хотя собственная его перчатка была в крови. Не почувствовал и удара, он померещился лишь после того, как Алоизас пришел в себя. Перчатка соперника коснулась его нежно, словно клуб пара или тумана. Услышал, как лязгнули зубы, но как громыхнул помост, когда упал — уже не слышал. Противно-слащавый запах источало влажное полотенце. Из тумана по частям проявлялся тренер — глыба лба, потом приплюснутый нос, потом раздувшаяся, точно пиявка, нижняя губа. Тренер окунал полотенце в воду и вытирал ему, Алоизасу, лицо. Запах крови не был связан с мягким толчком, погасившим свет. Кровь принадлежала не ему — сопернику, которого он несколько раз доставал. Однако пахла, точно своя. Удушливо, остро. Скользкое, теплое полотенце лезло в рот, вызывало тошноту. Отстранить полотенце, укрыться от запаха. Рука не поднялась, а откуда-то из глубины вырвался воздух. Будто не он, а кто-то другой икнул.