Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри

Зал понемногу успокоился.

— Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» — вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью — позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.

— Только моего Белека раз пять избил этот негодник. Чтоб его руки отвалились! — опять крикнула Калыйкан.

— Вот так началось «баловство» Темирболота, — спокойно продолжала учительница. — Люди не знали причины. А слухи множатся… Из-за подлой клеветы Темирболот перестает верить матери, следит за ней. Если бы кто-нибудь из мужчин на его глазах пошутил с Айкан, он убил бы мать и бежал из аила.

— Жаль, что он этого не сделал! — снова выкрикнула Калыйкан, сопровождая свои слова громким смехом. — У, выродок!

Люди в зале зашумели:

— Да сгорит дом сплетника!

— Кто эта подлая сплетница?

— Назови эту змею!

С места встал Ашым.

— Дочка моя, — обратился он к Жанаргюл. — Перестань играть в загадки. Если знаешь, кто этот коварный человек, говори прямо. Назови при всех его имя.

— Кто? Кто? — настойчиво спрашивали люди из зала.

Жанаргюл помолчала, потом решительно объявила:

— Этот «коварный человек» здесь и все время бранит Айкан и Темирболота… Если надо, то могу рассказать, как я об этом узнала.

— О подлая! — завопила Калыйкан. — Провалиться тебе сквозь землю, баба-учительница! Она хочет меня опорочить! Я считала ее другом, открыла ей всю душу, оказывается, она распроклятый недруг! Слушай, председатель, дай мне слово…

Калыйкан стала энергично пробираться к трибуне, расталкивая людей.

— Подожди, пусть Бакирова выскажется! — сказал председатель.

— Не стану ждать! Наплевать, что она не кончила. Провалиться ей сквозь землю! Хочу сейчас говорить, значит буду. Посмотрите, как я эту дрянь выведу на чистую воду! — Калыйкан настойчиво продвигалась к трибуне.

— Я все сказала. Если будут вопросы, отвечу, — Жанаргюл с этими словами сошла со сцены и села на свое место.

Калыйкан локтями и грудью оперлась о трибуну, оглядела зал и заговорила:

— Я вас знаю… Не злитесь, слушайте обоими ушами, что я вам скажу. Я вот эту Бакирову считала хорошей учительницей, а она оказалась коварной бабой-ягой, о которых говорят в сказках. Я ведь знаю: она отравила своего мужа, подсунув ему яд вместо лекарства.

По залу прокатился шум. Жанаргюл вспыхнула.

— Откуда ты это знаешь? — крикнули из зала.

— Ври, да знай меру!

— Не шумите, я и так не все говорю. Я ее секреты хорошо знаю. Если нужны будут доказательства, то приведу их на суде. — Калыйкан отодрала присохшую к губам шелуху семечка. — Я все ее повадки изучила! Можешь не качать головой, учительница-баба. С учителем Акматом ты любезна? Любезна. Ездила с завучем школы в Пржевальск? Ездила! Задумала директора Садыра отбить от жены и выйти за него замуж? Задумала! Ну, можешь мне возразить? Не можешь? Все остальное, что крепко храню, скажу только судьям. Все ясно? Это только припевки, и поэтому отложим их пока в сторону. Теперь поведу речь о шестьдесят раз замужней красавице Айкан, — продолжала бушевать Калыйкан. И казалось, что изо рта этой женщины выбегали собаки всех мастей…

Калыйкан не испытывала никакого стыда перед старшими, не смущалась младших.

Зал замер.

Старики избегали смотреть на молодежь, молодые, сгорая от стыда, безмолвно слушали, склонив головы.

— Эй, Кенешбек, скажи этой бессовестной, чтоб она замолкла! — крикнул старец Ашым.

— Поздно… Пусть наговорится досыта, — предложил из президиума Эреше.

— А ты, старик, тоже хорош! — Калыйкан набросилась на Ашыма.

— Тьфу!.. До чего скверная баба! Она хуже бешеной собаки! — старец Ашим поднялся и, плюнув, быстро вышел из зала.

Все боялись языка Калыйкан. Это была еще не старая женщина, красивая, здоровая. Четыре года назад она разошлась с мужем, а еще два года спустя родила второго сына, Олжобая.

Про старшего своего сына она говорила: он сирота, отец его погиб на фронте в годы Отечественной войны.

Люди, слушая эти слова, удивлялись: «Врет эта Калыйкан по пьянке или со злости! Отец Белека жив-здоров и трудится в колхозе». Но истину знали только сама Калыйкан да Момун.

Калыйкан ничего не стоило соврать, любого человека оклеветать и опозорить. Даже молодые джигиты не осмеливались вступать с ней в спор, браня ее только между собою. Никто не хотел с ней связываться, старались пропустить ее слова мимо ушей.

Калыйкан умело пользовалась своими «способностями», нередко вымогала у запуганных ею людей угощенье или деньги на водку.

Когда Калыйкан, наконец, выговорилась, на трибуну поднялась Айкан. Она никак не могла заставить себя взглянуть в зал. Руки, в которых она держала листок бумаги, нервно дрожали. Наконец женщина собралась с силами и заговорила:

— Дорогие отцы и матери! Подружки, товарищи… — Айкан с трудом удерживалась от рыданий. — Когда у меня было всего три месяца беременности… Медер ушел на войну. Он знал, что я была в положении. Вот доказательство — письмо Медера с фронта… Единственный сын Медера — Темирболот. Знаете, что из-за сына не выходила замуж… Виновата я во всем сама. Чтобы не опутала меня Калыйкан сплетнями, сколько раз угощала ее водкой. Давала ей денег. Раньше она была хороша со мною.

— А потом что случилось? — спросил Эреше.

— Умерла жена у шестидесятилетнего брата Калыйкан. У него было пять детей. Калыйкан настаивала, чтобы я вышла за ее брата замуж. Я наотрез отказалась.

— A-а… теперь понятно, почему Калыйкан к тебе переменилась, — сказал Эреше.

— Слышала я о сплетнях Калыйкан, но старалась не обращать внимания. Оказалось, до Темирболота дошло, плохо на него подействовало… А я ни о чем не догадывалась, — с трудом договорила Айкан и тут же расплакалась.

Вслед за Айкан прослезились многие женщины.

— Товарищ Айкан, успокойтесь. Недругов слезами не победишь! — попытался пошутить Кенешбек и, поддерживая под руку, повел женщину на место. Потом, вернувшись, снова спросил собрание:

— Кто хочет говорить?

— Я, — вызвалась Айымбийке, она не стала подниматься на трибуну. — Товарищ председатель, тут долго распинаться нечего. Все и так ясно. Я хочу передать председателю предложение семи девушек и пяти джигитов.

— Просим! — зашумело собрание.