Михаил Алексеев - Наследники

— Куда бы вы желали поехать? — радушно спросил он Шелушенкова.

Шелушенков вообще-то хотел бы остаться в Москве, но знал, что это совершенно исключено. Поэтому ответил:

— В Минск… куда-нибудь в те края.

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился Денюхин. — Завтра в одиннадцать ноль-ноль получите предписание.

Наутро ничего не понимающему и крайне растерянному Шелушенкову вручили бумагу, согласно которой он обязан был отправиться на Дальний Восток.

А знай Шелушенков руководящий принцип Денюхина, он легко смог бы поехать туда, куда хотел.

Излагая свой метод работы с кадрами, Денюхин говорил товарищам по отделу:

— Просится человек на юг — посылайте его на север. Он желает служить на западе — посылайте его на восток…

— Это зачем же так? — удивлялись сослуживцы Денюхина. — Это же негуманно. В чьих это интересах?

— Насчет гуманности я придерживаюсь иного мнения. А поступаю я так исключительно в интересах государственных, — отвечал на это Денюхин. — Посудите сами: офицер просит послать его, скажем, в Киев — стало быть, он преследует какие-то свои, личные цели и меньше всего думает о служебном долге. Вместо Киева я посылаю его в Архангельск — там ему ничего не остается делать, как только думать о добросовестном исполнении службы. Логично?

Шелушенков, конечно, ничего не знал об этой странной логике и был очень огорчен назначением. Однако он сразу же сделал вид, будто всю жизнь мечтал о службе в отдаленном от центра воинском гарнизоне…

— Что же все-таки случилось с Громоздкиным? — спросил Лелюх, вспугнув несладкие мысли пропагандиста. — Командир взвода Ершов уверяет, что на занятиях по огневой этот солдат очень прилежен.

— Вероятно, просто перенервничал парень. Первый-то раз карабин подвел — плохо пристрелян, а второй раз — нервы. Переволновался, — сказал Климов. — Уж очень много шума бывает иногда у нас при подготовке к стрельбам. До того наагитируемся, что…

— А по-моему, он просто симулянт, этот Громоздкин, — сказал Шелушенков, которого рассердили собственные воспоминания. Он потер рукавицей маленькие красные уши, еле заметные за выпуклыми щеками, и добавил: — Я же предупреждал.

— Ты прав, Федор Николаевич, — перебил Шелушенкова Лелюх, обращаясь к подполковнику Климову. — К сожалению, ненужной шумихи и «накачки» у нас многовато… Как-то в Москве мне довелось быть в одной компании с футболистами. Они говорили мне, что иногда перед состязанием, особенно в международных играх, им сотни раз напомнят об ответственности перед Родиной, так взвинтят нервы, что на поле спортсмены выходят, по существу, уже небоеспособными. Нечто подобное бывает и у нас. Надо больше доверять людям и лучше думать о них, Алексей Дмитриевич! — повернулся вдруг к Шелушенкову Лелюх. Потом, размышляя, продолжал: — Есть еще и другое. Где-то я прочел о том, как Владимир Ильич приказал однажды выбросить из своего рабочего кабинета табличку с надписью «Курить воспрещается» только потому, что на нее никто не обращал внимания. А мы вот выпустили боевой листок, который солдаты не смогли прочесть.

Шелушенков понял, что командир полка бросил камешек в его огород, и нахохлился, обиженно заморгал маленькими глазками, растопляя иней на реденьких, коротких ресничках. Однако он сделал вид, что слова Лелюха не имеют к нему никакого отношения.

Я думаю порекомендовать провести завтра в третьей роте комсомольское собрание с повесткой дня: «Итоги стрельб и задачи комсомольцев». Как вы считаете, товарищ подполковник? — спросил Шелушенков Климова так, чтобы слышал и Лелюх, который все еще хмурился.

Климов понял Шелушенкова. И сказал подобревшим голосом:

— Комсомольское собрание провести можно. Даже нужно. Только…

— Я сейчас же вызову секретаря комсомольской организации рядового Рябова, — обрадованно заговорил Шелушенков, не выслушав до конца замполита. — Пусть поговорят о Громоздкине, покритикуют как следует. Я и сам думаю выступить…

— Выступить вы можете, конечно, — сказал Климов, желая скрыть вновь поднявшееся в нем раздражение против Шелушенкова. — Но только, пожалуйста, без проработки.

— Что вы, товарищ полковник?! Разве я не понимаю?..

— Солдат надо побольше учить, и не надо их прорабатывать, — настойчивее повторил Климов.

Он направился к своей машине и знаком пригласил туда же пропагандиста.

И опять Шелушенков сделал вид, что не замечает этого раздражения.

Когда машина поравнялась с уходившими со стрельбища солдатами, шофер по просьбе Шелушенкова остановил ее.

— Я пойду с ними, — сказал майор молчавшему Климову и сошел с «газика».

Пропагандист полка хотел было еще раз поговорить с рядовым Громоздкиным и уже делал знаки командиру роты, чтобы он вызвал из строя Селивана, но тот не понял этих знаков и дал первую «вводную», используя путь от стрельбища до казармы для тактической подготовки:

— Атомная тревога!

И тут все смешалось.

Некоторые солдаты — и первым из них Петенька Рябов — бросились на снег, уткнувшись в его жгуче-холодные иглы разгоряченными лицами. Но командир поднял их и приказал быстрее двигаться вперед. Ускоряя шаг, солдаты привели в положение «наготове» вату, марлю, плащ-палатки и даже приготовили носовые платки — все то, что пригодилось бы им при «дегазации, дезактивации и дезинфекции» стрелкового оружия (Селиван не мог понять, зачем обычное обтирание и простейшую обмывку карабина нужно было называть тремя этими мудреными словечками).

Шелушенков с трудом поспевал за солдатами. Наконец ему удалось пристроиться к Громоздкину, которого он узнал по широким плечам и узкой, почти девичьей, талии, и майор, отдышавшись, приготовился было задать ему первый вопрос, но вновь раздалась команда, оповещавшая, что произошел «атомный взрыв». Солдаты мигом разбежались в разные стороны и залегли. И только Селиван Громоздкин, задержанный Шелушенковым, не успел отбежать и залег на том месте, где захватила его команда. Лейтенант Ершов тотчас же сделал ему замечание и пояснил, что «взрыв» произошел в нескольких километрах от того места, где они сейчас находятся, и что с момента вспышки до приближения взрывной волны проходит какое-то количество секунд, и что этого времени больше чем достаточно, чтобы успеть отыскать для себя укрытие.

Селиван слушал рассеянно и молчал. Противогазная маска на его лице трудно и часто дышала, раздувая и опуская свои холодные резиновые щеки.

Лежавший рядом с ним майор Шелушенков, дождавшись, когда отошел командир взвода, сказал:

— А если б это был настоящий взрыв? Хороши были бы мы с вами! Что бы о нас сказали тогда?

И тут у Селивана вырвалось такое, чего он долго потом не мог простить себе. Но, видно, правы люди, когда утверждают, что беда одна в дом не приходит: за ней жди другую…